собственной нищетой и тщетными усилиями остаться на плаву. А тем временем семьи, чьи состояния не подвергались разорению, чьи дома и притязания зиждутся на прочном фундаменте, с сожалением улыбаясь, встречают следующих кандидатов. Таркин Монтегю на тот момент продержался уже шесть лет.
Вспоминая его сейчас, после того как я долгое время его не видел, я испытываю больше симпатии, чем тогда. Вернее, я чувствую симпатию, которой не было вовсе. В то время, когда мы у него останавливались, Таркин явно тревожился, что его авантюра по приобретению дворянства рухнет, но не в его характере было признавать или обсуждать собственные страхи. Он расценил бы это как слабость и потерю контроля над происходящим. На самом деле главной его проблемой была полная неспособность при любых обстоятельствах ослаблять контроль. Я бы даже сказал, Таркин был самый бдительный по натуре человек, которого я встречал. От этого он не только не мог принимать гостей или ездить в гости, но и постоянно испытывал одиночество и отчаяние, так как никому, и в первую очередь собственной жене, не признавался, что ситуация выскальзывает у него из рук. Я знал его как человека сложного и довольно тяжелого по характеру. За разговором, не вращающимся вокруг него самого, Таркину было трудно следить и еще труднее в нем участвовать. Но я едва ли понимал масштабы его помешательства, пока мы, усталые от долгой дороги, не приехали в его дом в летнюю пятницу, когда наступало время чаепития. Мы обычные люди. Все, что нам было нужно, – это чтобы нам показали нашу комнату, дали возможность принять горячую ванну и восстановить силы, а потом, как образцовым гостям, спуститься посвежевшими, переодетыми и готовыми обедать или разговаривать, что бы ни предложили нам хозяева.
Этого не произошло. Сперва нам пришлось сесть и выслушать историю дома, а потом, когда Дженнифер предположила, что мы будем больше расположены воспринимать этот урок после того, как отдохнем, Таркин ответил, что еще не счел нас готовыми увидеть комнаты, которые он приготовил. Естественно, моим непреодолимым порывом в этот момент было отправить его к черту и немедленно уехать обратно в Лондон. Но, глядя на усталое и тревожное лицо Дженнифер, я подумал, что к подобному решению прибегал уже не один гость, и поэтому, к своему неудовольствию и к облегчению Бриджет, я позволил проводить себя в библиотеку и, как пай-мальчик, выслушал лекцию.
– Главное, вы должны понимать, – говорил Таркин, начиная свое бесконечное расхаживание, – что, когда в тысяча восемьсот двадцать четвертом году сэр Ричард решил перестроить замок, он стремился, чтобы здание соответствовало тогдашней моде, но при этом не потеряло исторического духа, как того требовала его древняя кровь.
Он перевел дух и посмотрел на нас, словно ожидая ответа, хотя какого именно – оставалось выше моего понимания.
– Поэтому он выбрал готику? – отважился спросить я, прикидывая, предложат ли нам все же перекусить или нет. Когда я приехал, мне хотелось выпить чашечку чая, но после двадцати минут подобной лекции я созрел для виски, неразбавленного, в пинтовой кружке.
– Нет, – покачал головой Таркин. – Не совсем так.
От его самодовольного тона хотелось схватить стул и разбить ему о голову, словно ковбой в комедии Мака Сеннета [44].
– Именно поэтому он пригласил в качестве архитектора сэра Чарльза Бэрри[45]. Архитектор тогда был еще юн. Еще не горело здание парламента. Он был известен только как проектировщик церквей и автор восстановления старинных памятников, но не как строитель загородных домов. Заполучив его в главные прорабы, сэр Ричард придал всему проекту внушительность, обеспечившую уважение соседей.
– Потому что построил дом в готическом стиле, – добавил я.
Мне не хотелось легко сдаваться, и от скуки я начинал свирепеть. Но хотя я продолжал делать вид, что почтительно слушаю Таркина, замечание прозвучало вызывающе. Иными словами, я проявил себя как воплощенное двуличие.
– Нет! – ответил он, и на этот раз несколько резче. – Вопрос не в стиле здания! Стиль не важен! Я говорю о духовном опыте, с которым он подошел к проекту.
– Готическому, – повторил я.
– Можно мне в туалет? Я сейчас лопну, – сказала Бриджет, и, как это часто случается со мной в женской компании, я удивился, что сам не подумал о том же.
– Конечно! – ответила Дженнифер. – Я провожу вас в вашу комнату. – Метнув пронзительный взгляд на мужа, она повела нас прочь, подождав в холле, пока мы не возьмем чемоданы.
Таркин был так уязвлен невниманием к своим рассуждениям, что остался мрачно и неподвижно сидеть в библиотеке, угрюмо поглядывая, как мы поднимаемся по величественной двойной лестнице.
– Боже всемогущий! – Я спиной рухнул на кровать, издав громкий вздох, который, надеюсь, был слышен уходившей по лестнице Дженнифер. Если она этот вздох услышала, то наверняка не впервые. – Целый уик-энд я это не выдержу.
Сама кровать была широкая, под балдахином, на первый взгляд импозантная и внушительная, но на самом деле оставшаяся от эдвардианских времен, дешевая и покрытая аляповатой резьбой. Монтегю явно приобрел ее для общей картины, а не за какие-то важные достоинства – скорее всего, потому, что не мог позволить себе более серьезной вещи. Я уже заметил, что таков и весь дом: потрясал на первый взгляд, но разочаровывал при детальном рассмотрении, как театральная декорация, которой можно восхищаться из партера, но не стоит разглядывать вблизи. По сути, это и была декорация, в
