какое-то ненавистное выходное платье, или мальчика в синем комбинезончике, разъезжающего по кухне на своем первом трехколесном велосипеде.
– Вот здорово! – воскликнул Пенистон.
– Помню это платье, – подхватила Мэри. – Его прислала бабушка, и оно все было в жутких оборках, как на картинке из хрестоматии пятидесятых годов. Я была готова орать, пока не лопну, но только не надевать его, и сейчас бы сделала то же самое!
Мы засмеялись, и я обнаружил, что пересматриваю свое мнение о Мэри, пусть даже ее сходство с отцом было отталкивающим. Бриджет все это время выглядела отрешенно, а Эндрю снова напустил на себя оскорбленное выражение, которое, как я уже понял, было для него привычным. Никакого явного повода к тому не было, хотя, возможно, упоминание детских истерик его дочери или комбинезона его наследника было с моей стороны неуважением к его величию. Не знаю и не стремлюсь узнать.
Но молодые брат с сестрой сгладили острый момент, начав болтать о незначащих предметах, и невоспитанность Эндрю вскоре была забыта. Похоже, Пенистону с сестрой часто приходилось брать на себя эту работу – прикрывать чудачества своего невозможного папы. Я не был расположен полюбить юного виконта Саммерсби – сейчас этот титул перешел к нему, – поскольку меня передергивало от одной этой фамилии, но даже мне пришлось признать, что он, судя по всему, неплохой малый. Не буду лукавить, он был не слишком хорош собой, полноват и мал ростом, но лицо приятное, хотя и некрасивое. Впрочем, на мои впечатления полагаться не стоит. Большинство мужчин, да и женщин тоже, испытывают двоякие чувства к детям тех, кого когда-то любили. Особенно если отношения между ними прекратились не по их инициативе. Эти мальчики и девочки, символы ужасной ошибки провидения, не должны были родиться, если бы все пошло по-другому. Но ведь это не вина детей, верно? Рано или поздно все приходят именно к этой мысли. Так получилось и у меня по отношению к Мэри Уинтур и Пенистону Саммерсби. Известия о предстоящем рождении каждого из них разрезaли меня как ножом, сверху донизу. Но когда мне представили этого славного мужчину и эту милую женщину, все было совсем иначе, и даже я понимал, что несправедливо ненавидеть их из-за того, что их отец – болван, а мать разбила мне сердце. Ни у одного, ни у другого почти ничего не было от Серены, а с возрастом стало еще меньше. В детстве Мэри была Эндрю в миниатюре, намного больше, чем брат, но в тот вечер и Пенистон, если выбирать из двух родителей, больше походил на отца. Счастье для обоих и для их будущего, но оба унаследовали обаяние не от Эндрю.
– Бабушка страшно разволновалась, когда заметила вас. Она очень гордится знакомством с настоящим романистом, – улыбнулся Пенистон. – Прочитала все, что вы написали.
– Я польщен.
Я и впрямь был польщен. И поражен. Мне уже больше не казалось таким неожиданным, что меня отыскали в толпе.
– Просто ей приятно, что она знакома с писателем. Большинство ее друзей с трудом могут дочитать до конца ресторанный счет.
В этот момент к нам присоединилась приятная женщина тридцати с небольшим лет.
– Это моя жена Энн.
– Пенистон говорит чистую правду. Ру в восторге, что вы здесь. Знаете, у нее есть все ваши книги! Наверное, она сейчас выставляет их на полке, чтобы вы их подписали.
– Ей нужно только сказать.
Поскольку интерес леди Клермонт к моей работе, как можно предположить, подразумевал хотя бы небольшой интерес и ко мне лично, меня позабавило, что за сорок лет она ни разу не пригласила меня ни на один прием, ни здесь, в Грешэме, ни в Лондоне, и не предприняла ни малейшей попытки возобновить знакомство. Почему, если ее восторг перед моими трудами столь велик? В то время моя паранойя немедленно приписала объяснение вечеру в Эшториле, но сейчас я уверен, что ошибался. Время от времени попадаются случаи подобной необычной робости среди благородного сословия, и в этом нет ничего плохого или постыдного. Полагаю, это обратная сторона их стремления смотреть на всех свысока. Они продолжают проводить строгую границу между своим миром и вашим, но в данном случае она проявляется через смиренное молчаливое признание, что их мощь и власть не всегда производят впечатление на тех, кто ориентируется на иные ценности.
– Вы все пропустите, – вклинился в наше оживление голос Эндрю, и мы послушно обратили взгляды обратно к фейерверку.
Шипение, взрыв, ахи. Шипение, взрыв, ахи. Шоу завершилось картиной, которая задумывалась как эффектная демонстрация герба Грешэмов: вставший на дыбы лев держит в лапах флаг. В реальности получилось не совсем как задумано, ибо часть львиной головы не зажглась и изображение вышло мрачноватым, но даже при этом финал получился грандиозным. Тут все и закончилось. Гостям, внутри и снаружи, по крайней мере тем, кто не оставался ночевать, пора было двигаться к выходу, не слишком при этом задерживаясь. Я сумел отыскать в толчее наших хозяев, чтобы поблагодарить и попрощаться.
Леди Клермонт все так же улыбалась со знакомым блеском в глазах.
– Надо вас сюда затащить. Если у вас найдется время.
– Я здесь на все выходные, так что какое-то время смогу выкроить.
– А-а, ну да, конечно! Вы же с этими странными людьми, которые сейчас владеют Молтон-Тауэрсом.
Фраза «с этими странными людьми» сказала мне все о шансах Таркина быть принятым жителями округа.
– Одна из прабабушек Генри выросла в Молтоне, – продолжала графиня. – До войны он часто там гостил. Но тебе ведь там всегда не нравилось? – Она
