окружающей публики. Видимо, именно это было важно для отца Джоанны, и Альфред Лэнгли готов был сопровождать жену и дочь, но только при условии, что у него будет ложа, куда можно спрятаться на бoльшую часть дня.
Миссис Лэнгли подскочила ко мне, стрельнув глазами в пустую комнату у меня за спиной, – проверить, не нужно ли уделить внимание кому-то более важному.
– Джоанна на балконе с друзьями, – сказала она и, занервничав, что вдруг почему-то могла этой невинной фразой меня задеть, продолжила: – Она говорила нам, что вы придете.
– Минна, к сожалению, должна встретиться со своим отцом в «Уайтс», но передавала вам привет.
– Сэр Тимоти Бантинг, – кивнув, подсказала миссис Лэнгли, словно я не знал имя человека, с которым обедаю.
– Да, – подтвердил я.
Она снова кивнула. Было в ней нечто скользкое, что не могли скрыть уложенные волосы, деловой костюм и довольно изящная брошка. Миссис Лэнгли выглядела нервной, как в черно-белом триллере Петер Лорре[53], ожидающий ареста. Когда я познакомился с ней лучше, то узнал, что этот испуг и неуверенность никогда не покидали ее. Она не могла ослабить бдительность, что, как я подозреваю, и послужило отчасти причиной отчуждения дочери.
Когда я вышел на балкон, Джоанна стояла у перил в компании лорда Джорджа Тремейна и еще пары своих воздыхателей. Все навеселе, но не слишком пьяные. Все держали в руках пустые или полупустые бокалы «флейта». Эта новая форма бокала для шампанского лишь недавно стала вытеснять любимую в предыдущем десятилетии форму «кубок», похожую на сердечко. Впрочем, у Лэнгли все было по последнему слову. День выдался чудный, и приятно было видеть улыбающееся лицо Джоанны, обрамленное натуральными золотыми волосами и белыми полями кружевной шляпки на фоне простирающегося позади нее скакового круга с буйной зеленой травой.
– Я пришел, – сказал я.
– Молодец! – Она подошла ко мне и поцеловала в щеку, затем повернулась к своим спутникам: – Ну-ка проваливайте! – Те запротестовали, но Джоанна осталась непреклонна. – Идите внутрь, возьмите еще выпить и через минуту принесите мне бокал. – Она тронула меня за рукав. – Мне нужно кое-что ему сказать, и это конфиденциально.
Ничего из этого, естественно, нельзя было бы произнести вслух, соблюдай Джоанна, хотя бы приблизительно, правила общества, в котором вращалась, но не в последний раз я оценил преимущество не быть заложником условностей: многое удается проделать гораздо эффективнее. Иными словами, все ушли.
Я уже писал о ее красоте, и, видимо, справедливо будет меня упрекнуть, что физическая красота достаточно высоко стоит у меня в списке желаемых качеств, но в данном случае красота была просто потрясающей. Как ни вглядывайся, лицо Джоанны было настолько близко к совершенству, что более совершенным казалось бы только сделанное из пластика, нарисованное на странице книги или запечатленное на экране. Гладкая кожа, ровного цвета, без недостатков, рот, очерченный мягко, как изгибы лепестка, широко расставленные глаза, темно-синие, почти фиолетовые, с густыми длинными ресницами, нос античной статуи и копна блестящих локонов, светлых от природы, обрамляющих лицо и каскадом ниспадающих на плечи. Как поют в песнях, глаз не оторвать.
– На что ты смотришь? – Ее голос со слабым эссекским акцентом застал меня врасплох и вернул к действительности.
– На тебя, – ответил я.
– Это хорошо, – улыбнулась Джоанна.
Помимо всего прочего, было нечто крайне очаровательное в контрасте между ее неземной внешностью и абсолютной нормальностью, обычностью, которую трудно ухватить в словах. Видимо, такое очарование Нелл Гвин[54] привело к ней Карла II и позволило в 1890-х годах множеству танцовщиц-кокни из шоу «Девушки из варьете» выйти замуж, получив титулы высшей знати. Ее живость представляла собой, в некотором смысле, противоположность тщеславию, но и застенчивая скромность ей свойственна не была. Просто полная естественность.
– Что за секретную новость ты должна мне сказать? Я просто заинтригован!
Джоанна чуть зарделась, но не алым гневом, а мягким розовым теплом, разлившимся по ее лицу, словно на него случайно пали лучи рассветного солнца.
– Не то чтобы секретную… Это только для того, чтобы заставить их свалить. – (Я улыбнулся.) – Мне жаль, что ты видел всю эту глупость у ворот. Не хочу, чтобы ты плохо обо мне думал. – И вновь простота и откровенность ее речи были милыми и совершенно обезоруживающими.
– Я никогда не стану думать о тебе плохо, – ответил я, и то была чистая правда. – К тому же завтра утром весь мир будет читать об этом, и мне будет лестно, что я оказался свидетелем.
Боюсь, этим я ее не обрадовал.
– Мама считает, что такое мне на пользу. Быть в новостях. Чтобы все обо мне говорили. Она думает, что это… – Джоанна задумалась, подыскивая правильные слова. – Придаст мне интерес.
Какие бы слова она сейчас ни выбрала, прозвучали они как невысказанный вопрос и просьба о помощи.
