мешков с песком, засел там, прижимая к себе винтовку.
— Вот так, — шепнул я. — Теперь ты понял.
Я мог читать его мысли. Я был там с ним. Вместе мы осознали, что такое ужас: ты уже не человек, ты — тень, ты выскальзываешь из собственной кожи, точно линяешь, сбрасываешь с себя свою историю и свое будущее, оставляешь позади всё, чем когда-либо был или хотел быть, или во что верил. Ты знаешь, что умрешь. Это не кино, и ты не герой, и ты можешь только поскуливать и ждать.
Теперь у нас было нечто общее.
Он был мне близок. Это не было сочувствием, просто близость. Его силуэт явственно выделялся на фоне горящих сигнальных ракет.
В темноте у моего барака ничего нельзя было разглядеть, за исключением горящего взора Эйзра.
— Хватит, — сказал я.
— Ага, как же.
— Серьезно.
Эйзр чуть растянул узкие губы.
— Серьезно? — переспросил он. — Для меня это чересчур серьезно… Я здесь главный игрок.
Когда он улыбнулся снова, я понял, что это безнадежно, но все равно попытался. Я сказал ему, что мы сравняли счет. Мы свое доказали, нет нужды добивать.
Эйзр уставился на меня.
— Бедный, бедный мальчик, — произнес он. Остальное было в его интонации и горящем взоре.
За час до рассвета мы приступили к последней фазе. Командовал теперь Эйзр. Я тащился за ним, думая, а вдруг сумею его придержать.
— Не принимай это на свой счет, — весело сказал Эйзр. — Есть у меня, знаешь ли, такой изъян: люблю доводить дело до конца.
Я не глядел на него. Когда мы подходили к периметру, Эйзр положил мне руку на плечо, подталкивая к груде валунов. Опустившись на колено, он осмотрел веревки и сигнальные ракеты, кивнул самому себе, бросил взор на бункер Джордженсона, снова кивнул, потом снял каску и на нее сел.
Он опять улыбался.
— Хочешь скажу кое-что? — задумчиво спросил он. — По ночам в джунглях я практически чувствую себя вновь ребенком. Опыт Вьетнама. Речь о том, что я люблю это дерьмо, черт побери.
— Давай просто…
— Шшш…
Эйзр приложил палец к губам. Он все еще улыбался, почти по-доброму.
— Ты же сам этого хотел, — сказал он. — Тебе же нравится играть в войнушку, верно? Это она и есть. Маленькая игра в войнушку на заднем дворе. Готов поклясться, навевает воспоминания — про счастливые солдатские деньки. Вот только теперь ты бывший. Типчик из Американского легиона,[84] из тех ребят, что любят нацепить красивую форму и отправиться в ней поиграть. Жалкие придурки. На твоем месте я бы предпочел, чтобы мне по-настоящему отстрелили задницу.
Губы у меня стали как восковые, как мыльный камень.
— Пойдем, — сказал я. — Просто уйдем.
— Жалкий придурок.
— Господи, Эйзр!
Он похлопал меня по щеке.
— Откровенно жалкий, — произнес он.
Мы выждали еще десять минут. Ближе к рассвету стало холодно. И сыро. Сидя на корточках, я чувствовал, как становлюсь полым и хрупким, словно вот-вот протянется вдруг рука и сомнет меня, как елочную игрушку. То же самое я испытал на Сонг Тра Бонг. Точно я утрачиваю себя, точно всё из меня высыпается. Я вспомнил, как пуля, входя в меня, издала слабый, чавкающий звук. И как долгое время лежал, слушая журчанье реки, автоматные очереди и голоса, как я все время звал санитара и как никто не шел, и как я наконец протянул руку и коснулся отверстия. Кровь была теплой, такой же, как вода, в которой моют посуду. Я ощущал, как мои штаны ей наполняются. Столько крови, я совершенно опустею…
На некоторое время я отключился, а когда очнулся, оказалось, что бой сместился ниже по реке. Из меня еще сочилась жидкость. Я спросил себя, где же Крыс Кайли, но Крыс Кайли был в Японии. Где-то справа от меня стреляли из винтовок и кто-то орал, вот только всё это уже не было реальным. Я уловил запах собственной смерти. Пуля вошла под острым углом, раздробив бедро и прямую кишку. От вони я дернулся в сторону. Извернувшись, я зажал рану
