История матери

мучила боль, каждая ее мышца болела по-своему, но не одним физическим страданием были вызваны ее слезы.

Корал заметила искаженное лицо Джессики на подушке. Она передала Лилли Маргарет.

– Бедняжка, ты выглядишь утомленной. Все будет значительно лучше, когда ты как следует выспишься, обещаю тебе. – В уголках глаз Корал появились морщинки, когда она улыбнулась, слова матери успокоили Джессику. Она не давала необдуманных обещаний. Отец кивнул, соглашаясь с ней. Джессике хотелось поверить в то, что они знают лучше, беда в том, что она не чувствовала себя просто утомленной. Она как будто окаменела. Паника сжимала ей грудь, ей хотелось сказать: «Забери меня домой, папа, пожалуйста, возьми меня и отвези домой. Вынеси меня из машины и положи на мою кровать, поставь стакан воды на мой прикроватный столик и включи ночник, подоткни мне одеяло и оставь дверь приоткрытой, чтобы услышать, если я позову… Я не знаю, что произошло со мной, папа. Я уснула, а потом проснулась, и Лилли была здесь. Я ожидала увидеть Бесан, а увидела Лилли. И Мэттью едва смотрел на меня, потому что не мог оторвать глаз от нее, а я глядела на нее и чувствовала… совсем не то, что, мне кажется, я должна была бы чувствовать. Мое единственное желание – уснуть». Но она, разумеется, промолчала. Вместо этого она вытерла слезы платком, который отец протянул ей, и постаралась улыбнуться.

7 апреля 2014 г.

Иногда вам приходится играть, разве не так? Скрывать свои истинные мысли или чувства. Утверждать одно, а верить в другое. Здесь я занимаюсь этим все время. Мне приходится так поступать. У меня было много времени для того, чтобы подумать, и я встретила много сломанных людей. Я узнала, что с первого взгляда не всегда можно отличить добро от зла или правду от лжи. И не всегда можно отличить мысли от слов. Доктор попросил меня подумать об этом, и я думаю. Я не хочу ни с кем разговаривать и не хочу заводить друзей. Поэтому я веду себя тихо и стараюсь быть незаметной.

Сегодня ко мне в комнату вошла врач-психотерапевт и увидела, что я рисую, на самом деле я ни о чем не думала, просто машинально водила карандашом, изображая устремляющиеся вниз вихри, возможно, это были облака или тенистые заводи, слегка напоминающие лужи. Над одной лужей я нарисовала лицо со взъерошенными волосами, с льющимися из глаз слезами и погруженным в воду ртом. Я видела, как она прищурилась, пытаясь расшифровать мои беспорядочные штрихи. Она широко улыбнулась, как будто бы я дала ей правильный ответ.

– Великолепно, Джесс, очень хорошо, что вы самовыражаетесь, анализируете свои мысли посредством искусства, вам больше всего нравится заниматься именно этим?

Я кивнула главным образом потому, что не хотела разочаровывать ее. Казалось, она так довольна видеть мои неразборчивые каракули, просто счастлива.

13

Закрыв глаза и со спускающимся на бедра, когда она нагибалась, мешковатым животом Джессика сидела в своей ванной комнате и очень, очень глубоко дышала. Прошло около двух недель с тех пор, как она родила, и не было никакой надежды на то, что она сможет застегнуть молнию на своих обтягивающих джинсах, даже если сменит пижамные штаны. Шов хорошо зажил, превратившись в тонкую, словно карандашную, красную линию над лобком, и общая слабость после кесарева сечения исчезла. Теперь она могла распрямиться, не морщась. По правде говоря, ее тело успешно возвращало себе прежний вид.

Открыв глаза, она уставилась на свое отражение в большом настенном зеркале и почувствовала отвращение к собственной внешности. Волосы были грязными, и она не могла припомнить, где была ее косметичка и тем более когда она в последний раз открывала ее. Она пригладила челку и прикусила губы, чтобы они стали чуть ярче. На самом деле то, как она выглядит, зависело не от этого.

Лилли плакала. Она плакала уже целую минуту, и поэтому Джессика пряталась в туалете. Она слышала, как Мэттью ковыряется на кухне, и знала, что, едва услышав оживший сигнал радионяни, вопящий, как сирена, он побежит на него.

Словно по команде, Джессика услышала тяжелые шаги мужа, поднимающегося по лестнице, который кричал: «Все нормально, Лилли, папочка идет. Не плачь, малышка, я иду к тебе!», а потом: «Джесс? Джесс?» Было ли это намеренно или нет, но ей послышались обвинительные нотки в этом призыве, и мысленно она конкретизировала подтекст: «Где ты? Почему ты не идешь к Лилли? Она плачет, а ты – ее мать и должна бежать к ней всякий раз, когда она нуждается в тебе…»

– Извини, Мэтт! Я – в туалете. Я ненадолго застряла. Ты взял ее? – с улыбкой окликнула она через закрытую дверь, стараясь, чтобы ее голос звучал правдоподобнее.

– О, ладно, ерунда. Да, я взял ее!

Сжав зубы, Джессика слушала, как Мэттью бормочет что-то слащавое и добродушно подтрунивает, как всякий раз, когда общается со своей дочуркой.

– Ты-самая-лучшая-малышка-на-целом-свете! Да, это ты! Это ты! – после чего он чмокал Лилли в щеку. – Так и съел бы тебя, Лилли! Да, я мог бы! Я мог бы съесть тебя с хлебом! – И он снова целовал ее.

Джессика почувствовала, как напряглась ее челюсть и задрожали пальцы. Ее ревность вспыхивала от малейшей искры, после чего ее мгновенно охватывало чувство вины, разгоняющее кровь по жилам и бьющее рикошетом по животу. Как можно быть такой ревнивой? Она – твой ребенок, твоя дочка.