— Ну даешь, немец, — сказал он.
Я промолчал. Во рту все еще чувствовалась кровь: но уже не из легких, а из десен. Я сильно сжимал зубы, пока душил Авдеева.
На шум прибежал дневальный, грязно выругался, но разбираться в происходящем не стал. На утреннюю перекличку я не пришел — меня отправили к лагерному врачу, который, осмотрев, буркнул про туберкулез. И тогда я получил счастливый билет для каждого заключенного — направление в лагерную больницу. Мне повезло. Очень повезло. Я благодарил судьбу за этот кровавый кашель, и мне было плевать, что я, скорее всего, умру.
Но я не умер. Очевидно, что я не умер, ведь я пишу эти мемуары.
И больше никто никогда не пытался отобрать у меня одежду.
Время и место неизвестны
Гельмут проснулся от того, что у него затекла рука под головой. Разлепил глаза, облизал пересохшие губы, приподнялся на локте.
Он лежал на диване в своем купе, но что-то здесь было не так.
Поезд стоял на месте, занавески на окне были задернуты, сквозь них пробивался яркий солнечный свет. Купе выглядело другим: темно-бурые пятна на стенах, засохшая клякса разлитого чая на столе, грязный потолок, разбитая лампочка. Пахло пылью.
Он сел на диван и заметил, что на нем порвана кожаная обивка — из-под нее вылезали пружины и куски грязно-желтой ваты.
Гудела рука, в голове было пусто и туманно. Гельмут отдернул грязные, засаленные занавески и увидел, что поезд стоит посреди озера, в сотне метрах от берега, где высились огромные сосны.
Он встал, открыл дверь, прошел в коридор — стены оказались грязными и обшарпанными, пыльный ковер проеден молью.
Дверь в тамбуре поддавалась с трудом. Он налег на нее плечом, и она открылась с громким скрипучим лязгом.
Солнечный свет больно ударил в глаза. Гельмут вытащил из брюк портсигар с папиросами и спички, переложил в нагрудный карман рубашки.
Судя по тому, что вода доходила почти до ступенек, здесь было неглубоко. Гельмут закатал штанины, осторожно спустился — было почти не холодно. Дно, которое он нащупал ботинком, оказалось тягучим и илистым, но ходить было можно.
Он аккуратно спустился. Брюки можно было не закатывать — все равно вода доходила до пояса.
Вагон оказался один, он выглядел старым и проржавевшим, надпись «спальный вагон прямого сообщения» еле читалась, в других купе были выбиты стекла.
Гельмут оглянулся. Сильно жарило солнце, в чистом небе не проплывало ни единого облака, озеро было со всех сторон окружено сосновым лесом.
Он сделал несколько шагов в воде и заметил на берегу человеческую фигуру. Прищурившись, он разглядел белобрысого подростка в коротких брюках и в белой майке — он сидел на камне с удочкой и ловил рыбу.
Хоть кто-то живой, подумал он и пошел к берегу.
Идти было трудно. Иногда озеро становилось глубже, и Гельмут проваливался по грудь, но затем воды было все меньше — и когда ее стало по колено, идти было уже намного проще.
— Всю рыбу распугал, — хмуро заметил юноша, когда Гельмут почти вышел к берегу.
На вид ему было лет двенадцать, взъерошенные светло-русые волосы, острые плечи.
— Извини. Надо было как-то выйти на берег, — виновато улыбнулся Гельмут.
— Да и хрен с ней. Уже достаточно наловил, — мальчик показал кивком на эмалированное ведро, в котором уже плескались несколько карасей.
Гельмут забрался на берег, вытащил из нагрудного кармана портсигар, достал мокрыми пальцами папиросу, закурил.
— Курить вредно, — сказал мальчик, не отрывая взгляда от поплавка.
— Тебе и не предлагаю, — ответил Гельмут.
Они молчали. Гельмут курил, мальчик сосредоточенно глядел на поплавок.
— Тебя как зовут? — спросил подросток.
— Олег.
— А меня Захар.
— Рад знакомству.
Они снова замолчали. Докурив, Гельмут бросил окурок под ноги, затоптал и решил снова нарушить тишину.
— Тебе не интересно, как я сюда попал?
— Много будешь знать, скоро состаришься, — хмыкнул Захар. — Из вагона, откуда еще.
— А как сюда попал этот вагон?
— Бес его знает. Всегда тут стоял.
