— Да вот он, вот он!
— Держи, держи!
— Стоять!
— А ну!
— На землю вали, вдруг у него пистолет!
— На землю, сука!
Голоса были где-то далеко, не здесь, совсем не здесь — как будто это были и вовсе не голоса, а колокольчики. Дин-дон, дин-дон. Или это был дождь, барабанящий по лужам? Дин-дон.
Что-то толкнуло его вбок, опрокинуло, придавило к земле.
— Руки ему ломай, ломай руки!
Его перевернули на живот, с силой придавили лицом к пыльной дороге, заломили сзади руки. Боли он не чувствовал, но ощутил, как чье-то колено упирается в спину.
Щелкнули наручники.
Он видел перед собой, как капли дождя стучат по брусчатке.
Дин-дон.
— Пиджак. Смирнов, обыщи.
Его перевернули на бок, и чьи-то руки залезли в его карманы. Проморгавшись, Гельмут увидел перед собой каких-то людей в белых гимнастерках. Лица их были неразличимы.
— Наган в кармане. А в нагрудном вот, паспорт. И еще один.
— Дай сюда. Сафонов… товарищ капитан, посмотрите.
— Эй, ребята, это же тот.
— Который?
— Ориентировку из НКВД помнишь?
— Два паспорта, глянь.
Господи, какая ориентировка, какие паспорта, вы посмотрите, дождь, наконец-то дождь. Гельмут снова рассмеялся.
— Он с ума сошел.
— Да один хрен, он из ориентировки!
— Тот самый, что ли?
— Ну посмотри на лицо. И фамилия.
— Ах ты ж.
Кто-то пнул его сапогом в живот. Гельмут скорчился от боли.
— Эй-эй, не бей пока.
— Да я легонечко. Он же нелюдь, он весь в крови и хохочет тут, как бес.
— Давай, поднимай — и в участок. Я позвоню кому надо.
Его подняли на ноги, подхватили под заломленные руки и повели.
Смешные, думал Гельмут. Такой дождь идет, а вы.
Дин-дон, дин-дон.
Из воспоминаний Гельмута Лаубе. Запись от 1 октября 1969 года, Восточный Берлин
Бергнер спас меня от смерти на Колыме. Я не смог излечиться от туберкулеза, но через четыре месяца в больнице меня признали годным к легким работам. Вернувшись в лагерь, я занимался в основном распилкой дров. Мне повезло не превратиться в «доходягу» — так на Колыме называли тех, кто был истощен настолько, что уже не мог работать, и участь их была, как правило, незавидной.
По возвращении я узнал, что зэк Авдеев — тот самый, который пытался украсть у меня ватник — погиб от удара ножом в живот через месяц после моей госпитализации. Виновного, разумеется, не нашли, да и не искали. Поговаривали, что он проиграл в карты сапоги и попытался отобрать их назад. Я не испытывал к нему жалости, но от слов «ножом в живот» содрогнулся.
В 1949 году я узнал, что Бергнер вышел на свободу. Тогда он и отправил мне письмо, которое я смог прочитать только после освобождения — никакая корреспонденция ко мне на Колыму не доходила.
«Здравствуйте, Гельмут! — писал Бергнер. — Я не думал, что доживу до этого дня, но это произошло. Я на свободе. Я не знаю, дойдет ли до вас это