Мама начинает плакать. Приходит Курт, забирается ей на колени, предлагает недогрызенный сухарик и сопит в шею.
— Можно же пропустить неделю-другую. Просто не ходить — и все, — упрашивает мама. На самом деле она просто боится.
— Не говори так. Вдруг услышат, — увещевает ее Зиглинда, застегивает пиджак, целует на прощанье и идет на трамвайную остановку.
Она знает все бомбоубежища — с ней ничего не случится. Здания разрушены, в асфальте зияют дыры, пахнет газом. Девушка из гитлерюгенда, почти ее ровесница, приподнимает край полосатой простыни, из-под которой торчат ботинки, и прикрепляет к мертвой руке бирку. Юноши из гитлерюгенда разбирают руины и вытаскивают людей, которые напоминают живые статуи из-за плотно облепившей их известковой пыли. На углу девушка в униформе собирает деньги на топливо для бедных, на трамвайной остановке другая девушка пробивает билеты. Да, мы — молодая мощь. Победа за нами!
На собрании девочки рвут газеты, а Юлия, их вожак, мешает в миске клейстер. На всех фартуки, чтобы не испачкать униформу. Фартуки девочки сшили сами, они же будущие матери, а матери должны уметь все. Они опрятные и аккуратные девочки, из которых получатся хорошие матери. Славные девочки с чистыми волосами и правильными мыслями. Они сидят и рвут заметки о вероломных террористических атаках, стратегических отступлениях и потерях. Рвут объявления: «Я солдат. Мне 22 года. Имею светлые волосы и крепкое здоровье. Прежде чем отдать жизнь за фюрера, я бы хотел встретить достойную германскую женщину, чтобы оставить ребенка для Германского Рейха».
— Здесь портрет фюрера, — говорит Эдда Кнопф. — Его ведь нельзя рвать, верно?
— Верно, отложи, — кивает Юлия.
Зиглинда и другие девочки начинают искать у себя портреты фюрера, но в любимчиках сегодня, конечно, Эдда. Ну и пусть, главное — работа в группе, а кто там что сказал — не так уж важно. Группа — все, ты — ничто. Ничто, и при этом можешь отличиться, как Герберт Норкус, получивший шесть ножевых ударов и умерший за общую свободу.
Юлия показывает, как сформировать шарик из газеты и обмотать его полосками, пропитанными клейстером. Надо аккуратно разглаживать бумагу и наносить слой за слоем, пока буквы и картинки не сольются в однородную влажную темную массу — к облегчению Ютты Шеннбрюнн, которая разорвала портрет фюрера еще до того, как Эдда Кнопф вылезла со своим замечанием. Постепенно бесформенная бумажная масса становится похожа на голову, тут и ведьма, и начальник стражи, и разбойник, и крокодил, и бабушка, и дьявол и, конечно же, Касперль с огромным кривым носом и вытянутым подбородком. Он может творить на сцене что угодно, подшучивать над остальными и грубить всем подряд, но сердце у него доброе. Естественно, все хотели сыграть его, однако Юлия отдала эту роль Маргарете Браун из-за ее звонкого смешного голоса.
Прежде чем разойтись по домам, девочки расставили бумажные головы на подоконнике для просушки. Всю следующую неделю Зиглинда переживала, как бы с ними ничего не случилось во время бомбардировок. Обошлось. Головы, затвердевшие и усохшие, встречали их, будто сморщенные трофеи свирепых дикарей. Девочки нарисовали лица, приделали волосы из шерсти, сшили костюмы из лоскутков и придумали сценки.
На представлении зрители, родные девочек, подбадривали Касперля и предупреждали об опасности: «Берегись! Берегись!» Это было очень кстати, потому что Касперль засыпал буквально на ходу. Явился начальник стражи и сказал, что в округе орудует разбойник, ворующий уголь, так что надо держать подвал на замке и остерегаться человека с черными руками и в грязной одежде. Зашла бабушка, чтобы подарить Касперлю шляпу, которую она связала специально для него. Та оказалась слишком велика и сползала на глаза, так что Касперль запнулся, пока готовил чай для бабушки, и облился кипятком. Все смеялись.
Только Касперль вернулся в кровать, в дверь постучали ведьма и крокодил. Они бросились обнимать Касперля и наперебой твердили, что они его родители и рады вновь обрести своего малыша.
— Какие родители? Я сделан из бумаги и клейстера, — отбрыкивался Касперль.
— Так ведь и мы тоже, сынок! — воскликнула ведьма.
— Нет! Нет! — кричали зрители. — Берегись!
— Посмотрите, какой я красавчик, — заявил Касперль. — Как вы, такие уродцы, можете быть моими родителями? Моя мама наверняка прекраснее Кристины Зедербаум, а папа симпатичнее Карла Раддаца.
— Ну и грубиян, — вмешался крокодил. — Сейчас я тебя проглочу!
Но тут явился начальник стражи и спросил про разбойника. Касперль указал на самозванцев и отрапортовал:
— Герр офицер, я застал этих мошенников, когда они лезли в мой подвал.
— Как ты мог так поступить со своими родителями? — кричали ведьма и крокодил, когда начальник стражи утаскивал их со сцены.
Зрители хлопали и смеялись.
Касперль опять лег в кровать и захрапел. В окно влез разбойник, пробрался в подвал и стал таскать уголь. Зрители кричали до хрипоты, а Касперль не просыпался. А потом явился еще один гость. Без стука он вошел в дверь, сел на кровать и разбудил спящего своим жарким дыханием. Это Дьявол пришел, чтобы забрать душу Касперля, но тот не растерялся и велел незваному гостю отправляться обратно в ад. Касперль заявил, что у него нет души, потому что маленькая девочка, которая сделала его из бумаги и клейстера, забыла про нее.
— Мальчик из бумаги? — удивился Дьявол. — Таких я еще не встречал.
— Ага, из бумаги, — кивнул Касперль. — Да еще из какой! Из «Фелькишер Беобахтер».
