Мы не слушали голоса ульев и поскорее принесли маме нож. Она разрезала стропы и стала копать яму, прямо там — на выгоревшем поле. Мы помогали ей. Прежде чем опустить в нее чужака, она на мгновение прикоснулась ладонью к его груди и к потемневшему лбу. Она не искала жетон с именем, потому что уже все для себя решила: он тот, кто пропал без вести и теперь вернулся домой. Мы похоронили его там, где он приземлился, потому что на ферме не осталось мужских рук — переносить тело было некому. Живые мужчины исчезли, а мертвых было столько, что они падали с неба, как дождь. Остатки парашюта мама сложила и унесла домой, словно выстиранное белье.
На следующее утро произошедшее показалось Эриху сном: белоснежный купол, нож, взрезающий стропы… Но под ногтями была земля, руки болели от непривычного труда, а на крыльце стояла лопата, облепленная свежей землей.
Обгоревший остов самолета они нашли в лесу, и он напомнил Эриху трутня, изгнанного из улья в конце осени. Удивительно, как эта груда искореженного металла могла летать.
— Где пулеметы? — недоумевала мама. — Где бомбы?
— Это «Спитфайр», он только фотографировал, — откликнулся Эрих.
— Фотографировал? Нас? Ночью?
— Может, сбился с пути…
Мать и сын разглядывали обломки.
— Ладно. Главное, что он не поджег папины лиственницы.
В кабине Эрих нашел кусок шелка. Сначала он принял его за случайно оброненный носовой платок и даже подумал, что причиной крушения — и смерти — стал не вовремя разразившийся насморк. (Нет, смерть обычно выбирает другие пути: люминал в чай, игла в сердце.) Когда он поднял ткань, то увидел, что это не платок, а сильно опаленная карта Германии со всеми реками, каналами, железными и автомобильными дорогами. Линии расходились от Берлина, Познани, Вены, Данцига, как трещины от ударов на стекле. Эрих сжал ткань в кулаке и ничего не сказал маме. Лесная горлица пела: «Ты, ты, ты», а от одного из ульев к открытой двери дома тянулась черная полоса: пчелы переселялись в бронзовую голову, чтобы строить свои соты вокруг маминых бумажек с желаниями. Они гудели внутри пустого черепа, и казалось, что тот вот-вот заговорит и начнет спрашивать, где папа, что с ним, когда он вернется и сделает еще одного ребенка для Германии. А где теперь маме взять этого ребенка? У ручья под змеиным камнем? На склоне холма, насвистывая птичьи песенки? В озере, вычесывая улиток и водоросли из русалочьих кос? Или его принесет кукушка и подбросит в чужое гнездо?
Тетя Улла стояла на стуле в подвенечном платье и напевала «Наступит день, и чудо случится», пока мама подгибала шелковый подол. Никогда еще Эрих не видел ее такой счастливой.
— Невероятно, — повторяла она, разглаживая сияющую ткань. — Совсем как у Эмми Геринг.
Она нащупала в боковом шве крошечный карманчик, в который положат хлеб и соль, чтобы молодой семье никогда не знать голода.
— Не шевелись, — скомандовала мама.
— Герхард не знает про платье. Вот он удивится, когда получит фотографию.
— Нельзя рассказывать об этом в письме, — отрезала мама.
— Так я и не рассказывала, — пробормотала тетя Улла.
— Если кто-то…
— Как же мы объясним, откуда оно?
— Платье, фамильное платье. Мы его просто перешили для тебя.
— Хорошо, — кивнула тетя Улла. — Фамильное платье.
Через три недели пришла похоронка. Герхард пал в бою на востоке Франции.
— А как же свадьба? Платье? — спрашивала у всех тетя Улла.
Никто не осуждал ее за такие вопросы, потому что утрата была слишком велика. И пусть они с Герхардом никогда не встречались, было видно, что они любят друг друга. Да, она лишилась жениха, но почему должна лишаться свадьбы? Отсутствие Герхарда никого не смущало, так почему должна смутить его смерть? Спасибо фюреру — он разрешил немецким девушкам выходить замуж за мертвецов при условии, конечно, что у тех в жилах тоже текла немецкая кровь.
Эриху было жаль, что он никогда и не увидит дядю Герхарда, однако мама запретила ему грустить, ведь дядя отдал свою жизнь за Германию. Эрих представлял, как тот погиб: не сдавал позиции до последнего, а потом пал смертью храбрых, так и не опустив винтовки.
Мама и тетя Улла отправились в ратушу за день до церемонии: подмели каменные ступени, помыли окна, протерли длинный темный стол и убрали стены ароматными еловыми ветками. На следующее утро мама заплела тете Улле косы и аккуратно подколола их под фатой, достала бабушкины украшения
