— Отличная газета, — заметил Дьявол. — Я сам ее читаю. Можно?
Он протянул руку, чтобы потрогать лицо Касперля, однако тот в мгновение ока вскочил с кровати и нацепил на Дьявола бабушкину шляпу по самый нос, а потом вытолкал его из дома и запер дверь. Расправившись с незваным гостем, Касперль опять лег в кровать и крепко заснул — да так, что даже на поклон не вышел.
Возвращаясь домой, мама, папа, Зиглинда и мальчики шли по Шарлоттенбургскому шоссе, затянутому маскировочной сетью.
— Кем ты была? — спросила мама. — Мы так и не догадались. Удивительно!
И правда, удивительно — не узнать собственного ребенка.
— Она была разбойником, — предположил Юрген.
— Начальником стражи! — выпалил Курт.
— Я была крокодилом, — сказала Зиглинда.
— Вот видите! — воскликнул папа.
Зиглинда взяла его за руку и так шла до самого дома, мечтая, чтобы папа поменьше работал.
Фрау Мюллер: Я уж думала, мы его потеряли. Когда по радио объявили о покушении…
Фрау Миллер: Не поддавайтесь панике. Сохраняйте спокойствие. Он отделался ссадинами и порезами. Да еще штаны у него разорвало в клочья. И подштанники.
Фрау Мюллер: Штаны? Подштанники? В клочья?
Фрау Миллер: Так говорят.
Фрау Мюллер: Силы небесные!
Фрау Миллер: Оказался голым. Ниже пояса.
Фрау Мюллер: Вы слышали, фрау Миллер, что некоторые женщины пишут фюреру и предлагают ему себя?
Фрау Миллер: Что вы имеете в виду?
Фрау Мюллер: Они предлагают ему свое тело для плотских утех. Просят подарить им ребенка.
Фрау Миллер: Какого ребенка?
Фрау Мюллер: Его ребенка.
Фрау Миллер: Фюрер любит детей. И они к нему тянутся.
Фрау Мюллер: Вы могли бы послать такое письмо? Что бы вы написали?
Фрау Миллер: Нет! Зачем? А вы бы могли?
Фрау Мюллер: (молчит).
Фрау Миллер: Фрау Мюллер?
Ох уж эти женщины! Все они влюблены в него, в ненаглядного голубоглазого бога. Шлют ему свои локоны и отпечатки губ. Вожделеют его.
Август 1944. Близ Лейпцига
Вот уже несколько недель подряд мама занималась покрывалом. Сначала перебирала узоры, как новобрачная, которая так и эдак пробует писать свое новое имя. Пересчитывала нити концом булавки, тихо бормотала цифры и размечала ткань синим мелом. Каждый вечер училась делать крошечные стежки, пока они не стали напоминать мельчайшие красные и черные зернышки.
— Что это будет? — спросил Эрих.
— Подарок, — ответила мама.
— Какой?
— Особый.
Мама не спешила. Если стежки получались неидеальными, она безжалостно их распарывала, порой под нож шли труды целого дня. Извлеченные нитки она отдавала Эриху, чтобы он мочил их и скручивал для дальнейшей работы. Вблизи сложно было различить узор, красные и черные стежки напоминали густую траву или рябь на воде, но стоило отойти и внимательно присмотреться — как вырисовывалась огромная свастика, которая складывалась из свастик поменьше, а те в свою очередь из еще более мелких, словно пчелиные соты. Даже мама не знала их точного количества.
— Это для папы? — поинтересовался Эрих.
