В холодном плену
Начинался день, а за окном было по-прежнему темно.
Надя прислушалась к себе. Вроде ничего не болело. Но таблетку от давления все равно примет.
Включила радио, чтобы узнать, сколько градусов. Пока играла музыка, Надя умылась, выпила чайку. Есть не хотелось. О, ничего себе — минус сорок один! Диктор и сам удивился.
Кот Матвей даже не вставал, продолжая спать в своей корзинке, свернувшись черным, пушистым комочком на тепленьком одеяле. Чувствует, что холодрыга.
Вчера Надя звонила дочери в Питер. Так у них там ни снега, ни мороза, а Новый год скоро! Все говорят — глобальное потепление. Да, везде потепление, только не здесь. Хоть бы на несколько градусов морозы отступили. Поглядела в окно — конечно, на улице ни души. Одинаковые сиротливые дома-коробки глядели на мир замерзшими стеклами. Она по телевизору видела, что где-то тоже на севере дома разными красками красили. Чтобы не так серо было…
Ох, как там собака? Надя подогрела супчик, налила в миску, вышла на лестницу и спустилась на пролет ниже. Здесь, у батареи, на старом Надином одеяле лежала симпатичная дворняга Найда. Около нее копошились четверо щенят.
— Вот и холод тебе не помеха — задумала зимой рожать, — укоряла Надя свою подопечную, подвигая ей миску. Найда, будто понимая, что да, мол, виновата, любовь не спрашивает, взглянула Наде в глаза и только потом стала есть. Щенки пищали, тыкаясь в мамочку.
Вот куда их девать? Хорошо бы пристроить кому. Надо на аэродроме спросить. Найда-то красавица, прямо настоящая лайка. Только кто папаша — неизвестно. Так что в кого детишки пойдут, непонятно…
Надя вернулась домой и стала придумывать себе занятие. Гулять, конечно, холодно — не пойдет. А вот прибраться надо — ведь Новый год скоро. Она переложила по-другому в стопочки и без того аккуратно сложенное белье, протерла мебель от несуществующей пыли.
…Может, надо было там, на Большой земле остаться? Как ее все уговаривали — и сын, и дочь, и брат мужа. А где бы она там жила? Они с мужем, когда он был еще жив, купили дочери квартиру в Питере. Так что во второй комнате она могла бы жить. Но, проведя там несколько месяцев, Надя поняла, что Большая земля не для нее.
Почти всю свою жизнь она прожила в маленьком северном городке, где все друг друга знали, ее, Надю, уважали за добрый нрав, деловитость. Кем она здесь только ни работала. И на телефонной станции, и в магазине, и няней подрабатывала — детишек из школы забирала.
А большого города она боялась. Вечно грохочущий машинами, равнодушный, весь какой-то железный, он пугал Надю своей безжалостностью.
На даче у родственников тоже было неуютно, хоть и относились к ней хорошо. Все не свое!
Нет, приживалкой она не могла жить.
Конечно, если бы внуки были… Надя, давно достигнув «бабушкиного» возраста, с нежностью глядела на здешних мальцов и девчонок. Хотелось погладить по голове, прижать, приласкать… а вот своих внуков Господь не дал. Она уже и надеяться перестала. Хоть и семейные ее дети, но что-то все не так у них, как у людей…
Надя горестно вздохнула. Вот что там у них здорово, так это лес. Она так любила лес, что могла часами бродить по нему, и ей не надоедало. Любила ходить одна, не боялась заблудиться. Иногда ложилась на траву и смотрела сквозь ветки в небо. Деревья ровно шумели над головой, рассказывая только им понятные истории. Как в детстве, в старом подмосковном лесу…
Здесь леса нет, и нет такой травы, только мох. Ведь их поселок, можно сказать, самый северный. Зато есть тундра, и летом там так здорово! А грибов сколько бывает. Она улыбнулась, вспомнив какие полные корзины маслят приносила прошлым летом. Самой, конечно, не съесть, так соседям, Коле с Ирой отдавала. Жарили.
А они тоже ее не забывают — Коля то овощей привезет, то рыбы хорошей сам наловит или у рыбаков купит, и ее угостит.
Рыбалка здесь знатная, недаром поселок «Большая вода» называется. По-эвенкийски.
…Надя принялась вытирать подоконник. За окном по-прежнему было темно.
Ну, ничего, еще пять месяцев, и тундра начнет оживать.
Она дождется.
