«Давай, давай подымайся, день на дворе ужо. Уткам и курам я давала, а ты хоть поросенку вынеси…»
Ой, да мать это. Разбудила, не дала сон досмотреть.
«Да поднимесси ты или нет? Здоровенная девка, уж скоро замуж пора, а делать ничего не хочить. И не ходишь никуда, хоть бы на танцы сходила».
«Не танцы, а дискотека. Что ты все по-деревенски разговариваешь, ведь не старая еще?..»
Наташа сладко потянулась.
«Ты у нас больно городская! Все у телявизора сидишь, как бы все не просидела. Вон у Востриковых сын с армии пришел, не пьеть, на шофера выучился…» Мать продолжала ворчать, гремя в кухне кастрюлями.
За окном плескалось утро раннего лета. Старый сад, загородив дом от дороги, завязывал на своих ветках крошечные яблочки с выпяченными губками-цветками. Свежий ветерок гонял по синему небу беспечные белые облака. Через распахнутые окна в дом доносились веселые песни птиц, радующихся лету и своему семейному птичьему счастью. На невидимом за густым кустарником пруду гоготали кем-то потревоженные гуси. Деревня!..
Наташа встала, умылась, подошла к зеркалу. Да, не мешало бы похудеть. Из зеркала на нее смотрела симпатичная мордашка в завитках светлых волос. А фигурка-то подвела — полные плечи и совсем не тонкая талия.
Она села к столу. Завтрак был обычный — горячая картошка, соленые, еще с прошлого года, огурчики, вареные вкрутую яйца. Сколько раз просила она мать не варить яйца по часу!
Нет, все то же… один ответ: «Отец так любить».
«Наташ, а я нонче оладышков напекла, — говорила мать, входя в «залу». — Кушай, доченька, со сметанкой!»
— Не буду я больше твои оладьи есть!
— Да чтой-то ты? Любила всегда… — причитала недоумевающая мать.
Наташа улыбнулась — ведь она же ничего не знает про корсет!
Этюд в полутонах
День прохладными ладонями касался лица и, теряя минуты, проплывал над остывающей землей…
Тишину тревожил негромкий плеск, доносившийся с излучины широкой речки, словно там резвилась стая уток. Но нет, уток там не было, это вода, переливаясь блестящей сталью, билась о кромку тонкого льда, радуясь уже недолгой свободе. У самого берега, где летом на приколе стояли лодки, речка замерзла, и пожухлые травины торчали темной охрой над сероватым ледком.
Интересно все же, куда деваются маленькие рыбки зимой, в ледяной воде? Те самые рыбки, которые испуганными стайками бросаются прочь из-под ног, когда входишь в воду. Быть может, спят в мягком иле?..
Снега выпало еще очень мало, он еле прикрывал траву, тут и там прорывавшуюся из белого плена бесстрашной зеленью. Лес по берегам речки гляделся картиной в пастельных тонах.
Прибрежные безымянные кусты длинными прутьями темновишневой оторочкой выделялись на фоне бурой осоки.
Серые стволы ольхи протягивали в прохладу тонкие веточки, увешанные коричневыми сережками. Сережки находились в постоянном раздумье — распуститься или нет, оттого что короткие морозные дни перемежались длинными оттепелями.
На другом берегу речки, в сизом облаке оголенных ветвей белели стволы берез, тонкими свечками вздымаясь вверх.
Счастливей всех красовались сосны — стройные, с воздушной кроной цвета дымчатой зелени.
И взрослые, и молодые, они напоминали обворожительных женщин, красота которых неподвластна времени…
Огромные ели стояли с видом завистниц, о чем-то осуждающе переговариваясь между собой, как старушки вечерком на скамеечке, чуть покачивая тяжелыми темно-зелеными лапами.
Долгими белесыми тенями по небу плыли сонные облака. Соткать цельное покрывало у облаков пока не получалось, они часто отрывались друг от друга, обнажая бледно-голубые рваные лоскуты.
Внезапно налетевший ветер наморщил только недавно гладкую воду, коснулся крылом верхушек деревьев, пошуршал засохшими камышами, охлаждая и без того озябшую землю.
Деревья зашумели, передавая друг другу весть о скорой, грядущей зиме. Она спрячет речку под белый панцирь, сверкающими иголками инея разукрасит ветки, укроет лебяжьим пухом уснувшую землю, не оставив полутонов на своей чернобелой картине…
А сейчас прозрачный воздух проникал в мысли и чувства, делая далекими и нереальными сожаления о похожих, улетевших днях.
