характере героя, а с другой - эффект противоречивого сочетания подробного повествования ('болтовни', по определению П) и фрагментарности.
Пропуски строф были существенным элементом создаваемого П нового типа повествования, построенного на смене интонаций и пересечении точек зрения, что позволяло автору возвыситься над субъективностью романтического монолога. Однако современники воспринимали это часто именно как проявление романтической отрывочности текста. Это имел в виду Грибоедов, когда иронически начал письмо к Булгарину так:
'Строфы XIII, XIV, XV
Промежуток 11/2 месяца'.
Публикуя это письмо, Булгарин сопроводил его примечанием: 'Эти строфы поставлены Грибоедовым в шутку, в подражание модным Поэмам' (Булгарин Ф. Полн. собр. соч., т. VII. СПб., 1844, с. 255).
Ср. также пародию П. Л. Яковлева, брата лицейского друга Пушкина, под названием: 'Вместо романа в стихах - рассказ в прозе'. Здесь после 'главы первой', занимающей несколько строчек, идет: II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII. 'Я очень знаю, что теперь не в моде большие главы и что не надобно порядка в нумерации глав. Знаю - зато вдруг глава XII! Это право лучше старинного порядка' ([П. Л. Яковлев]. Рукопись покойного Климентия Акимовича Хабарова... М., 1828, с. 7-8).
XLII, 6 - Толкует Сея и Бентама... - Сей (Сэ) Жан-Батист (1767-1832) французский публицист и экономист, последователь Рикардо и А. Смита, автор 'Курса политической экономии'. Бентам Иеремия (1748 -1832) - английский либеральный публицист.
XLIV, 2 - Томясь душевной пустотой... - Реминисценция стиха Карамзина 'Осталась в сердце пустота...' (Карамзин, с. 199); ср. о Татьяне:
Плоды сердечной полноты
(III, Х, 8).
XLV-LX - Работа над строфами приходится на октябрь 1823 г. - время тяжелого идейного кризиса П. Разгром кишиневского ('орловского') кружка декабристов сопровождался протекавшим на глазах П арестом В. Ф. Раевского, преследованиями и отставкой М. Ф. Орлова и ссылкой самого поэта в Одессу. П был свидетелем неудач европейских революций от Испании до Дуная. Однако все это было лишь одной из причин, побудивших П к трагическим размышлениям о слабых сторонах передового сознания и о пассивности народов, которые 'тишины хотят' (II, I, 179). Не менее существенны были другие. Распад Союза Благоденствия сопровождался разочарованием в его тактической программе, связанной с установкой на относительно длительный период мирной пропаганды и переходом к тактике военной революции. А это совершенно по-новому ставило вопрос о роли и участии народа в своем собственном освобождении. Трагическое чувство оторванности от народа и в связи с этим обреченности дела заговорщиков было пережито в 1823-1824 гг. наиболее решительными участниками движения. Боязнь революционной энергии крестьян сложно сочеталась при этом с горьким сознанием политической инертности народа.
Как истукан, немой народ
Под игом дремлет в тайном страхе...
- писал В. Ф. Раевский ('Певец в темнице', 1822). - В кн.: Раевский В. Стихотворения. Л., 1967, с. 156). Период трагических сомнений пережили Грибоедов, Пестель (См.: Восстание декабристов, IV, 1927, с. 92), Н. С. Бобрищев-Пушкин и многие другие. П в этот период пишет стихотворения 'Демон' и 'Свободы сеятель пустынный', связанные с размышлениями этого же рода (см.: Томашевский, I, с. 548-554). Представление об 'умном' человеке начинает ассоциироваться не с образом энтузиаста и политического проповедника (Чацкий), а с фигурой сомневающегося Демона, мучительно освобождающего поэта от иллюзий. Новое осмысление получила и тема скуки. Весной 1825 г. П писал Рылееву: 'Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа' (XIII, 176). В этих условиях скука Онегина и его отношение к миру авторских идеалов получают новую оценку. В строфе XLV впервые происходит сближение автора и героя. Одновременно Онегин наделяется новыми характеристиками: ему приписывается оригинальность ('неподражательная странность') и высокий интеллектуальный уровень ('резкий, охлажденный ум'). Последнее - в противоречии с характеристиками его в начале главы.
XLV, l-2 - Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты...
Тема замены большого света дружеским кругом разрабатывалась в поэзии П этих лет и отражает биографическую реальность. Ср. 'Послание к кн. Горчакову' (II, 1, 114).
XLVI, 1-7 - Кто жил и мыслил...
Того раскаянье грызет.
Строфа принадлежит к наиболее пессимистическим в творчестве П. Она связана с пересмотром в ходе идейного кризиса 1823 г. концепции Руссо об исконной доброте человека. П пришел к убеждению о связи торжества реакции и исконного эгоизма человеческой природы:
И горд и наг пришел Разврат,
И перед [?] ним [?] сердца застыли,
За власть [?] Отечество забыли,
За злато продал брата брат.
Рекли безумцы: нет Свободы,
И им поверили народы.
[И безразлично, в их речах]
Добро и зло, все стало тенью
Все было предано презренью,
Как ветру предан дольный прах
(II, I, 314).
Стихи имеют прямое соответствие в черновой редакции 'Демона':
[И взор я бросил на] людей,
Увидел их надменных, низких,
[Жестоких] ветреных судей,
Глупцов, всегда злодейству близких.
Пред боязливой их толпой,
[Жестокой], суетной, холодной,
[Смешон] [глас] правды благо[родны]й,
Напрасен опыт вековой
(там же, с. 293).
Близость этих стихов к XLVI строфе показывает духовное сближение автора и Онегина, что подготавливало появление П в тексте романа уже не в качестве носителя авторской речи, а как непосредственного персонажа. Черновые варианты этих строф свидетельствуют о тесной близости их с 'Демоном'. Эти семь стихов 'по своему строю соответствуют началу онегинской строфы. Возможно, что они предназначались для характеристики Онегина:
Мне было грустно, тяжко, больно,
Но одолев меня в борьбе
Он сочетал меня невольно
Своей таинственной судьбе
Я стал взирать его очами,
С его печальными речами
Мои слова звучали в лад...
Этот набросок не нашел себе места в 'Евгении Онегине'. Вслед за ним был написан 'Демон' (Томашевский, I, с. 552-553). Сближение Онегина и Демона дало основание комментаторам (см.: Бродский, 107-108) сблизить Онегина с якобы прототипом Демона А. Н. Раевским. Однако поскольку отождествление А. Н. Раевского и поэтического Демона (несмотря на устойчивость такого сближения, восходящего к воспоминаниям современников поэта) на поверку оказывается произвольным, основанным лишь на стремлении некоторых современников и исследователей непременно выискивать в стихах 'портреты' и 'прототипы', параллель эту следует отвергнуть как лишенную оснований. И образ Онегина, и фигура Демона диктовались П соображениями гораздо более высокого художественного и идеологического порядка, чем
