бы тебя на все четыре стороны. А ты тоже хорош. Что в ней нашел? Худющая, злющая как незнамо что. У нее и подружек-то настоящих нет. Ну чего надулся, эй?
– Ты зачем мне это всё говоришь? – спросил Павлик с неприязнью.
– Чтобы ты вел себя как мужик. Противно смотреть. Здоровый парень, а глаза – как у побитой собачонки. Над тобой вся бригада потешается. А лет твоей крале знаешь сколько? Двадцать два! Она на стройках четыре года работала, никак поступить сюда не могла. Потом на рабфак пролезла. А я, между прочим, дворянка настоящая. О моем деде в Брокгаузе и Эфроне написано. Не веришь? У меня щиколотка гляди какая. – Она задрала штанину и показала Павлику мускулистую, волосатую ногу ниже колена. – Такие ножки только у дворянских девушек бывают. А Ленка твоя плебейка, лимитчица чагодайская. И никакого Рому она не любила. У нее с Бодуэном был роман.
– Врешь! – крикнул Павлик и дернулся, потому что вспомнил он сыроедовский рассказ про оперотряд и вдруг понял: Алена той девушкой была. И всё, что она про структуралистов ему говорила, и все ее призывы обогнать их и отомстить оттуда шли!
– Он как бы самый умный на факультете, она якобы самая красивая. А не сложилось. Но она всё равно надеется его вернуть. Потому и приперлась сюда. И вертится перед всеми, фифка несчастная.
– А ты зачем с Богачем тогда пошла? – спросил Павлик, суровостью заглушая сердечную тоску. – На чужое позарилась? Обзавидовалась?
– Ничего я не обзавидовалась, – передернула она плечами. – Мне за других, Непомилуюшка, обидно.
– За каких других?
– А за девчонок за честных, за скромных обидно. Которые ничуть не хуже ее, а только получается, что милые, хорошо воспитанные мальчики вроде тебя не на них, а на эту жмудинку смотрят.
«И почему только нельзя с девчонками драться?» – подумал Павлик со злостью.
– А она этим пользуется. А девочкам моим, может, совесть не позволяет так гулять.
– Это тебе, что ль, не позволяет? – не поддавался на грубую лесть Непомилуев.
– А ты меня не попрекай, мальчишечка, не надо, – пропела девушка. – Ты откуда взялся такой, чтобы меня судить? Я, может, из-за твоей змеюки болотной и стала непутевой. И не пренебрегай мной, не плюй в колодец… Я ведь и с тобой могу. – Узкие щелочки глаз у Маруси блеснули. – У Гриши ключик попросить и к доктору сходить. Не всё ж тебе, миленочек, неосмотренным оставаться.
И так она это сказала, так глянула на него, что Павлику против воли кровь молодая в голову бросилась.
– Я вот что… – Он затоптал бычок и ухватил свою соблазнительницу за локоть. – Я тебя, дворняжка, в следующий раз у тубзика подстерегу и в очко сброшу.
– Псих! – Маруся вырвалась и побежала по двору.
– Сама ты психичка, на голову больная, – пробормотал Павлик, но долго еще ему чудились ее слезы, и он не мог понять, жалеет ее или нет.
А на Алену Непомилуев не смотрел. Ему сделалось всё равно, что она о нем думает и чего добивается.
– Сердишься? – спросила она однажды.
– Нет.
– А чего глаза отводишь? Наговорили тебе про меня? И ты поверил?
– Нет, – повторил Павлик упрямо.
– А зря.
– Почему?
– Потому что это всё правда.
– Что правда?
– Всё.
– А я буду всё равно любить тебя, – объявил Непомилуев. – Я однолюб. И отец мой был однолюб. И когда мама умерла, он больше не женился поэтому. И я дождусь, когда ты всё сама увидишь и поймешь.
Он думал, она сейчас спросит его, что она увидит и поймет, но Алена сказала другое:
– Обними меня.
Павлик неуклюже обнял и почувствовал, что всё его тело задеревенело. Она это тоже почувствовала и засмеялась. Потянулась к нему и поцеловала. У Павлика закружилась голова, он обхватил Алену, прижал к себе нежно, как самое драгоценное, что было в мире, но она мягко высвободилась. «Эх, крепче надо было хватать», – сообразил он запоздало, да боялся силу не рассчитать. А она недаром гибкая была – ускользать умела.
– Всё, мальчик, всё.
– Почему? Ты же теперь… – он не знал, какое слово подобрать, чтобы ее случайно не обидеть, – …свободная.
– Я всегда была свободной, – усмехнулась Алена, но глаза у нее грустные были. – И жила всегда, как хотела. А что ты меня не послушал и с Ромкой рассорил, Бог тебе судья.
