чужую душу без спросу. А ведь так и есть. Заглянула. И вряд ли Марк будет рад этому. Но мне все равно. Он отнял у меня все самое дорогое. Даже отца. И сегодня я верну долг.
Я иду вдоль стеллажей. Туда, к белой резной двери, где спрятано самое ценное. Я просто заберу это и уйду. Навсегда исчезну из жизни этого монстра. Страх быть пойманной подстегивает, но ноги предательски плетутся медленно. Я оборачиваюсь, но за спиной лишь высокие стеллажи. И я невольно рассматриваю тех, кто смотрит на меня с полок. И вдруг понимаю, что здесь, в этой мастерской, вся жизнь Марка. Счастливая, улыбающаяся мне нарисованными улыбками тряпичных кукол. Проникновенная, танцующая фарфоровыми фигурками балерин. Безысходная, пропитанная болью и отчаянием замершей скрипачки. Здесь одни куклы: маленькие, большие, глиняные, фарфоровые, состряпанные из лоскутов. Их сотни, тысячи. Самых разных. Рисованных и вылепленных. Без лиц и будто живые. Примерившие чужие маски и одаренные собственной.
Отворачиваюсь и толкаю белую дверь. Заперто. Но маленький ключ идеально подходит. Щелкает замок. Открываю и замираю на пороге. Слезы скатываются по щекам. Теперь я понимаю, почему Марк так держится за этот дом. Не в мастерской его жизнь, а здесь, в этой белоснежной комнате, где будто застыла жизнь. Я переступаю порог, провожу пальцами по бильцу детской кроватки, встречаюсь с улыбками кукол, рассаженных на розовом диванчике, плюшевыми игрушками. На резном стульчике висит вельветовый пиджак с вышитыми цветами. На письменном столе – нотная тетрадь с недописанной мелодией. В шкафу – уйма нарядов, отутюженных и пахнущих чистотой. А по стенам – детские рисунки. И снова куклы. Как в мастерской, но среди них – белокурая скрипачка. А за ней – сейф. Трясущимися пальцами набираю код из четырех цифр, но пароль не подходит. Повторяю еще раз. Снова не то. Прикрываю глаза, вспоминая. Все правильно. Цифры и порядок – все именно так, как мне сказали. Но все бесполезно – сейф не поддается. Обида скручивается тугим узлом.
Всхлипываю, сжимая кулаки. И куклы летят на пол. Смотрят с укором, разбиваются. Плевать! Он украл у меня жизнь, так почему я не могу сделать тоже самое?! Могу. И балерины разлетаются на осколки. Могу! И принцессы теряют маски, белоснежной крошкой просыпаясь на пол. Могу! И…мою руку перехватывают сильные пальцы. И скрипачка остается на полке. Белокурая, с пронзительным синим взглядом. Живая как будто. Те же пальцы разворачивают, и я натыкаюсь на перекошенное болью лицо Марка. В его тяжелом взгляде слепая темнота. И в этой темноте звенит пустота.
– Уходи, – хрипит, разжав пальцы. Отворачивается. – Уходи… – повторяет, сжав кулаки. И пальцы дрожат. А я не могу сделать ни шагу, смотрю в кукольное личико скрипачки, сгорбленную спину Марка и… теряюсь.
– Убирайся! – рычит Марк, оттолкнув меня в сторону. Он хватает скрипачку и скрывается меж высоких стеллажей, уставленных куклами.
И я ухожу. Нет, убегаю. Пока не остановил. Пока есть шанс. Пока не задохнулась, не передумала, не нашла оправдание.
Вещи не нужны. Документы лишь. Джинсы, ветровка, кроссовки и маленький ключ в кармане. Улица встречает молочными сумерками и колким дождем. Накидываю на голову капюшон и тороплюсь убраться из этого мрачного места. Но уже у дороги задерживаюсь, обернувшись. Дом провожает меня молчаливыми окнами, качающимися на ветру куклами и саженцами яблонь. Там, где чернели обгоревшие ели. Яблони. Усмехаюсь и сливаюсь с сумерками.
Ветер гнет до земли разлапистые ветви, бросает за шиворот колючие капли. Ноги вязнут в придорожной грязи. До трассы всего ничего, и уже доносится гул машин. Здесь оживленно. Иду вдоль обочины. Голосую. Но хмурые машины проносятся мимо – им наплевать на меня, как и водителям, пассажирам автобусов. Катьке. Марку. Антону. Всем плевать. Никого больше не осталось.
Старый внедорожник едва не сбивает. Я отступаю в глубь подступившего к самой дороге леса.
– Эй, детка, запрыгивай – подброшу, – водитель скалится.
Я игнорирую его, шагаю дальше. Если не обращать внимания – отстанет. Но не тут-то было! Водитель, оказавшийся на поверку здоровенным детиной, выпрыгивает из машины. Подходит совсем близко.
– Садись, говорю, о цене сговоримся.
– Нам не по пути, – отвечаю как можно вежливее. Мимо с диким рычанием проносится черный мотоцикл, обдав меня снопом брызг. Чертыхаюсь, невольно отпрыгнув, и оказываюсь в цепких руках детины. Паника липкой волной окатывает с ног до головы, опутывает.
– Отпусти, – шиплю, взбрыкнув.
– Ну что ты ломаешься, детка, – он перехватывает меня за талию и тянет в машину. Я не сдерживаю крик, брыкаюсь. – Хуже же будет, – рявкает он у самой дверцы.
– По-моему, девушка не хочет никуда ехать, – тихий низкий мужской голос заставляет детину отпрянуть и меня выпустить.
Незнакомец, так вовремя появившийся, рывком прячет меня за спину.
– Мужик, – миролюбиво произносит тот, чей голос кажется до одури знакомым и таким же колючим и холодным, как этот чертов дождь, – езжай дальше, и разойдемся по-тихому. А то, не приведи господь, покалечу. А у меня совершенно нет на это времени.
Наверное, мужик понял, потому что сплевывает под ноги и садится в машину. А еще спустя пару ударов сердца внедорожник срывается с места и исчезает за пеленой дождя.
– Похоже, это становится традицией, – оборачивается мой спаситель, и я не сдерживаю усмешки. Крис Ямпольский собственной персоной.
Смотрит пристально, и в стальных серых глазах отражается дождь. Так странно и жутковато. Невольно делаю шаг назад.
