сводя глаз со спящей на кровати жены. Свернувшись клубком, она обнимает подушку. Простыня сбита, еще одна подушка зажата коленками. Тонкое кружево трусиков ничего не скрывает. На пояснице дремлет рисованная ласточка, а на голой спине проступили бисерины пота. И кончики заплетенных в косу волос увлажнились. Марк втягивает носом воздух, вдыхая ее запах, пропитавший спальню. Земляника, ветер и серебро. Голова идет кругом, и легкие сжимаются от невозможности нормально дышать. Горячая волна растекается по венам, вспенивая кровь, и скатывается в пах. Медленно стянув пальто, Марк отшвыривает его в сторону. Обходит ноутбук. Шаг. Что-то хрустит под ногой. Марк замирает. Отступает. Черная флешка треснула. Марк поднимает ее. Любопытная вещица с красным пауком на черном теле. В его доме нет таких, с печатью Криса. Вертит в пальцах, соображая, откуда она здесь и можно ли посмотреть, что на ней, и радуется временной передышке. А то еще немного, прикоснись он к пташке, и уже никто его бы не остановил. И тогда сбежала бы от него пташка наверняка.
В кабинете есть компьютер. Марк усаживается в кресло.
На мониторе его собственный кабинет и он, стоящий у окна. За столом напротив сидит женщина. Точеный профиль, идеальная осанка и паутинка морщин на строгом лице. Марк помнит эту женщину, пришедшую к нему за помощью пять лет назад. Ему больше незачем смотреть видео – он знает каждое произнесенное слово, каждое движение. И ее оброненное: «Жизнь как бумеранг, мальчик. Что запустишь вдаль, то и вернется». И собственную адскую боль, глушимую водкой. Ему было плевать на ее боль. На то, что близкий ей человек нуждался в помощи. Плевать на то, что ему ничего не стоило ей помочь. И что Алиса, оказавшаяся в коме, могла умереть. Тогда он даже не понял, что речь шла о его пташке. И он до сих пор не знал, где та чопорная женщина нашла деньги. Он просто выгнал ее.
– Я разве похож на благодетеля? – его насмешливые слова эхом в голове.
– Скорее, на темного рыцаря, – голос пташки заставляет вздрогнуть. Монитор давно погас, а он не заметил. Как не понял, что произнес последние слова вслух. – Сам с собой болтаешь? – закутанная в одеяло, она прислонилась к дверному откосу. Качает головой. – Так и до психушки недалеко.
Марк лишь усмехается в ответ, не сводя взгляда со своей жены. А она медленно отлепляется от двери, подходит ближе, садится на угол стола.
– Ты давно вернулся? – спрашивает тихо, и в голосе чудится дрожь.
– Нет, – скользит взглядом по ее обнаженной щиколотке, выглянувшей из одеяла, выше, обрисовывая ее фигурку, спрятанную в пуховой громадине. Захотелось отчаянно вытрясти ее из этого пухового кокона.
Она кивает и отводит взгляд, слегка передернув плечами.
– А… ты спать собираешься или…
– Или, – выдыхает он, обхватив щиколотку и стянув-таки пташку со стола. Она взвизгивает и оказывается у него на коленях, в его крепких объятиях.
– Ты… – тяжело дыша, пытается возразить она, но Марк запечатывает ее рот поцелуем.
Он соскучился до одури, а она пришла к нему вся такая теплая и разморенная ото сна и разговоры разговаривать решила. К черту болтовню! Но Алиса упирается кулачками ему в грудь, отталкивает. Он с неохотой отрывается от ее сладких, со вкусом земляники, губ, смотрит рассеянно. Одеяло сползло с плеч, обнажив аккуратную грудь. И этого вида достаточно, чтобы снести крышу. Ладонью гладит ее шею, пальцами обрисовывая пульсирующую жилку на шее, ниже, сжимает грудь, которая умещается в его ладони.
– Марк… – не то шепчет, не то стонет пташка, когда Марк пальцем кружит вокруг темно-розового соска. Перехватывает его руку.
Марк отрывает взгляд от ее тяжело вздымающейся груди, смотрит в лицо. Губа закушена, брови сведены к переносице, а в больших синих глазах мольба пополам со страхом.
Твою мать!
Он одним движением прижимает Алису к себе. Она тихо всхлипывает. И он чувствует ее всю, живую и горячую, так близко, что хочется наплевать на ее страх и все предрассудки, их разделяющие. Хочется получить свое. Ее. Всю.
– Иди спать, пташка, – хрипит, крепче прижимая к себе, гладя спину, щекоча шею. А пальцы сами разбирают ее косу, поглаживают шрам за ухом, запутываются в белых локонах. Она немного отстраняется, долю секунды смотрит в его глаза потемневшим взглядом, и вскакивает, забыв об одеяле.
Марк выпускает ее. Смотрит, улыбаясь. Под одеялом она оказывается в тех самых кружевных трусиках, что и спала. От вида ее обнаженной желание горячей волной обжигает пах. Марк глубоко вдыхает и протяжно выдыхает. Алиса замирает на середине кабинета, не пытаясь скрыть свою наготу. Смотрит через плечо, откинув волосы на другую сторону. Марк поднимается с кресла. Она следит за ним, не выпуская из виду каждое его ленивое движение. Приближается так близко, что ощущает ее частое дыхание и тепло ее возбужденного тела. Он чует ее желание и собственное рвет запреты, лишает осторожности. Но Марк старательно контролирует каждый шаг, взгляд, жест. Накидывает на плечи одеяло и притягивает к себе, закутывая ее, создавая мнимые стены. Отступает. Просит ее уйти, потому что, если она задержится еще хоть на мгновение, он уже не сможет сдерживать себя. Он хочет ее до одури, до темных кругов перед глазами, и она не сможет его остановить. Да даже конец света не сможет остановить его. Он уже сам едва сдерживается, чтобы…
– Марк, – а пташка не понимает, намеренно тянет время и становится все ближе. Касается пальчиками его волос, скулы, маски.
– Уйди, – хрипит Марк, но не останавливает, когда она расстегивает верхнюю пуговичку его рубашки.
