остановиться, стоило обернуться и увидеть его глаза – я бы не смогла. Наверное, умерла бы на месте от той боли, что разрывала в клочья только склеенную душу. Он сшил ее из лоскутов, разгоняя страхи и уничтожая все мои предрассудки. Сшил как куклу, чтобы одним махом сжечь в пламени своих слов.
В то утро я слонялась по выстывшему дому, не находя себе места. Даже растопить печь и то не хватало ни сил, ни желания. Проще было тулуп натянуть да валенки обуть. Ничего не ела и почти не пила. А если и выпивала стакан ледяной воды, то едва удерживала его в себе. Впрочем, именно эта ледяная вода, колыхающаяся в желудке, напоминала, что я еще жива. А хотелось просто исчезнуть. Чтобы не было меня никогда, чтобы и не рождалась вовсе. Зачем, если никому оказалась не нужна? Мама умерла. И хоть я испытала тогда неимоверное облегчение, потом мне ее до жути не хватало. И я долго считала, что она меня бросила, что ей легче было сдаться, чем бороться ради меня. Отец тогда дома почти не бывал: уходил с петухами, возвращался за полночь, пропадал в своих мастерских. Теперь вот умер и папа. Антон, за отношения с которым я хваталась как за соломинку, предал. Мне казалось, я ему нужна. Вышло, что нет. И Марку я оказалась нужна лишь наживкой. И слова о его любви, и беспокойство в черном взгляде ничего не значили. Он больше не вернется в мою жизнь. Я больше его не пущу. Так и убеждала себя, раз за разом прокручивая в голове его последние слова. Вспоминая его взгляд, в котором читалось так много эмоций и ни единой, за которую я могла бы зацепиться и не поверить ему. Он говорил правду, каждым словом воздвигая между нами бетонную стену и режа и без того кровоточащее сердце. И эта правда убивала меня медленно.
И вот спустя чертову кучу времени я сижу у камина, который я все-таки заставила себя разжечь, пью горячий чай с сушками и рассказываю всю эту чушь маленькому человечку в своем животе, и вдруг в голове отчетливо слышу голос Марка: «Я хочу, чтобы ты всегда знала – ты мне нужна. И никогда не думай, что это не так. Что бы ни случилось. Ты нужна мне».
Слова как спусковой крючок. Я выхожу из дома, за калитку, в соседний двор, где наконец появилась хозяйка и горит свет. Дверь открывают сразу, словно ждали.
– Алиса? Ты вернулась? – женщина на пороге подслеповато щурится. – А я только от сестры вернулась, гляжу, у тебя свет горит. Как раз собиралась с гостинцами…
– Я хочу знать, зачем ты приходила к Марку пять лет назад, – спрашиваю в лоб, оборвав на полуслове. – Тетя Аня! – окрикиваю, переступая ногами, в ответ на ее молчание.
– Проходи.
В ее небольшом доме тепло и уютно, но одиноко. Только сейчас замечаю ее сгорбленную спину, поседевшую голову и испещренное морщинами усталое лицо. А еще грусть в ее зеленых глазах, обычно таких веселых и задорных. Сколько себя помню, она была рядом. Лучшая мамина подруга и, как оказалось, безответно влюбленная в папу. Вот только она никогда не пыталась его отбить. Просто любила. Маму, папу и меня. Всегда была неотъемлемой частью нашей семьи.
Она выглядит подавленной. Вздыхает устало.
– Я приходила за деньгами. И нисколько не стыжусь этого. Я готова была на коленях ползать, но…
– Ему это не нужно, – перебиваю. – Ему плевать на людей. И он не дал денег, верно?
Тетя Аня кивает.
– Но не совсем, – добавляет, усаживаясь напротив. – Деньги бы все равно не помогли. Они были… потом. Но ты все равно умирала.
– Откуда? Деньги потом появились откуда?
Я однажды спросила об этом у папы, а он лишь отмахнулся: «Добрые люди помогли». Кто именно, он так и не ответил. А еще все старательно избегали темы моей травмы. Особенно Антон. Он чувствовал свою вину как будто. Приходил ненадолго, избегал смотреть мне в глаза. Пока в одно утро я не взяла его за руку и не сказала: «Ты не виноват. Хватит меня избегать». И все стало как прежде.
А он и правда не был виноват. Только я, что повелась на провокацию однокурсников, в пьяном веселье балансирующих на парапете моста. Мы отмечали выпускной, и парни бахвалились своей смелостью, красовались перед девчонками. Те восторженно замирали, испуганно ахали, когда кто-то зависал над черной гладью реки, и льнули к герою. К Антону тоже льнули подвыпившие девчонки, говоря, какой он смелый. И меня словно подтолкнуло что-то: глотнув шампанского для храбрости, скинула босоножки и вспорхнула на узкий парапет. Все замерли. А я смеялась, крича, какая я крутая у Антона. Он почти подошел, пытаясь меня снять. Но кто-то закричал: «Алиса!» – нога дрогнула, и я повалилась на асфальт. Меня накрыла боль и сизая пустота, в которой я провалялась, как потом сказал папа, двадцать восемь дней.
Тетя Аня выдергивает из воспоминаний.
– Катя нашла, но разве это важно? – горькая усмешка трогает губы.
Моя подруга нашла деньги на мое лечение и ни разу и словом не обмолвилась об этом. А теперь она ни видеть меня не желает, ни слышать. Действительно, разве это важно. Усмехаюсь.
– А что важно?
– Важно, что этот мальчик спас тебя. Он пришел, когда надежды уже не осталось. Врачи уговаривали Борю отключить тебя, а он пришел. Месяц ходил. Каждую ночь, когда тебя оставляли одну. И разговаривал с тобой. Так, будто ты отвечала. И сам оживал. Ведь когда я приходила к нему, он был
