– Уилер слушает.
– Гарри, этом Том Поултер. Письма пришли.
– Сейчас приеду, – ответил Уилер и повесил трубку.
– Письма? – спросила жена.
Уилер кивнул.
– Ох, – едва слышно прошептала она.
Через двадцать минут Уилер зашел в почтовое отделение, и Поултер пододвинул к нему лежавшие на столе письма. Шериф принялся разглядывать почтовые штемпели.
– Швейцария, – прочитал он. – Швеция. Германия.
– Все сразу, – заметил Поултер. – Как всегда. Тридцатого числа каждого месяца.
– Как я понимаю, мы не можем их вскрыть.
– Ты же знаешь, я бы с радостью разрешил, если бы мог. Но закон есть закон. Мы должны отослать их назад нераспечатанными. Так положено.
– Ладно.
Уилер достал ручку, переписал обратные адреса к себе в блокнот и пододвинул письма ближе к Тому:
– Спасибо.
Он вернулся домой в четыре часа дня. Кора сидела в гостиной с Паалем. На лице мальчика было смущенное выражение – он одновременно и хотел угодить Уилеру, и боялся снова услышать неприятные звуки. Он сидел рядом с Корой на диване с таким видом, будто вот-вот расплачется.
– Пааль, – Кора обняла вздрагивающего мальчика, – не нужно ничего бояться, дорогой мой.
Она посмотрела на мужа и расстроенным голосом спросила:
– Что они с ним сделают?
– Не знаю. – Уилер покачал головой. – Должно быть, все же захотят, чтобы он ходил в школу.
– Но мы не можем послать его в школу в таком состоянии.
– Мы не можем никуда его послать, пока не разберемся, что к чему, – поправил ее Уилер. – Я сегодня вечером напишу этим людям.
В тишине Пааль ощутил внезапный взрыв эмоций этой женщины и посмотрел на ее потрясенное лицо.
Боль. Он чувствовал, как боль сочится из нее, словно кровь из смертельной раны.
Пока они молча ужинали, Пааль продолжал ощущать глубокую печаль женщины. Как будто слышал отдаленный плач. В затянувшемся молчании он уловил мгновенные вспышки воспоминаний в ее беззащитном перед болью разуме. Он увидел лицо другого мальчика. Потом оно закружилось и исчезло, и в мыслях женщины возникло его лицо. Эти два видения накладывались одно на другое, как будто боролись за господство над ее разумом.
Неожиданно все исчезло за захлопнувшейся черной дверью, и она сказала:
– Думаю, ты должен им написать.
– Ты сама знаешь, что должен, – ответил Уилер.
Они замолчали, и боль появилась снова. Когда женщина отвела Пааля спать, он посмотрел на нее с такой очевидной жалостью, что она мгновенно отвернулась. Но он продолжал чувствовать, как волны горя разрывают ее разум, пока шаги на лестнице не затихли. Но и после этого он ощущал, словно трепет крыльев ночной птицы, как ее отчаяние медленно перемещается по дому.
– Что ты пишешь? – спросила Кора.
Уилер поднял взгляд от стола. Часы в коридоре, отсчитывая полночь, пробили в седьмой раз. Кора подошла и поставила поднос рядом с его локтем. Горячий аромат свежезаваренного кофе коснулся его ноздрей, и он потянулся к чашке.
– Просто рассказываю, что произошло, – объяснил он. – О пожаре, о гибели Нильсенов. Спрашиваю, не родственники ли они мальчику или, может быть, знают кого-то из его родни.
– А что, если родственники окажутся не лучше родителей?
– Послушай, Кора, – сказал он, подливая в чашку сливки. – Мы уже все обсудили. Это не наше дело.
Она крепко сжала побледневшие губы.
– Испуганный ребенок – это мое дело, – сердито заявила она. – Может быть, ты…
Она замолчала, встретившись с его терпеливым взглядом.
– Что ж, – сказала она, отворачиваясь, – все правильно.
– Кора, это не наше дело.
Он не заметил, как задрожали ее губы.
– Значит, он так и не будет говорить! Будет бояться каждой тени!
