изображал картинками и звуками все, что имело отношение к лодке. Большие синие бугры волн. Серо-зеленые гребни с белыми верхушками бились о борт, раскачивая, подбрасывая и сотрясая кораблик. Штормовой ветер свистел в парусах. Тихое величие океанского заката соединяло алой печатью море и небо.
– Это ферма. На ферме выращивают пищу. Люди, которые выращивают пищу, называются фермерами.
Слова. Пустые, не способные передать тепло влажной земли. Или шорох золотого моря колосьев на ветру. Или вид солнца, садящегося за красной стеной скотного двора. Запах луговой травы, доносимый ветром, легкий перезвон коровьих колокольчиков.
– Это лес. Лес состоит из деревьев.
Не было никакого смысла в этих мертвых черных символах, хоть смотри на них, хоть слушай. Ни звука ветра, текущего вечной рекой над высокими зелеными кронами. Ни запаха сосен и берез, дуба и клена. Ни мягкости столетнего ковра из упавших листьев под ногами.
Слова. Грубо отрезанные фрагменты смысла, которые невозможно оживить или расширить. Черные линии на белом фоне. Это кошка. Это собака. Кошка, собака. Это мужчина. Это женщина. Мужчина, женщина. Машина. Лошадь. Дерево. Стол. Дети. Каждое слово было капканом для его разума. Ловушкой, норовящей захватить в плен изменчивое и безграничное восприятие.
Каждый день она выводила его на возвышение.
– Пааль, – говорила она, указывая на него пальцем. – Пааль. Скажи: Пааль.
Он молча смотрел на нее, слишком понятливый, чтобы не уловить связь между звуками и жестами, но слишком испуганный, чтобы желать продолжения.
– Пааль. – Ее костлявый палец упирался ему в грудь. – Пааль. Пааль. Пааль.
Он сопротивлялся, обязан был сопротивляться. Он гасил взгляд, словно не замечая ничего вокруг, и мысленно сосредоточивался на руках матери. Он понимал, что это война. Каждое новое прикосновение к его сознанию вызывало у него слабость и тошноту.
– Ты не слушаешь меня, Пааль Нильсен, – говорила мисс Франк, тряся его за плечо. – Ты упрямый и неблагодарный мальчик. Неужели ты не хочешь стать таким, как другие дети?
Она таращила на него глаза, сердито сжимала не знавшие поцелуев губы.
– Садись, – говорила она.
Он не двигался с места. Она брала его за плечо жесткими пальцами и уводила с платформы.
– Садись, – повторяла она, обращаясь к нему, как к глупому щенку.
И так каждый день.
Кора проснулась в одно мгновение. Еще через мгновение она встала и торопливо прошла через спальню к двери. За спиной у нее тяжело дышал во сне Гарри. Она отгородилась от этого звука, повернула ручку двери и вышла в коридор.
– Дорогой мой…
Он стоял у окна и смотрел на улицу. Потом обернулся, услышав ее голос, и в слабых отблесках ночных фонарей она увидела ужас на его лице.
– Дорогой, ложись спать.
Она отвела его в детскую, уложила в постель и села рядом, держась за его тонкие холодные руки.
– Что случилось, дорогой?
Он посмотрел на нее широко раскрытыми, полными боли глазами.
– Ох! – Она наклонилась и прижалась теплой щекой к его щеке. – Чего ты испугался?
В темноте ей почудилось, будто перед ней мелькнуло видение классной комнаты и мисс Франк.
– Это из-за школы? – спросила она, уверенная, что эта мысль случайно пришла ей в голову.
Ответ был написан на его лице.
– В школе нечего бояться, дорогой. Ты…
Она заметила выступившие на его глазах слезы, обняла мальчика и крепко прижала к себе. «Не бойся, – мысленно обратилась к нему она. – Прошу тебя, дорогой, не бойся. Я с тобой, и я люблю тебя так же сильно, как любили твои родители. Даже сильней».
Он отшатнулся и посмотрел на нее так, будто ничего не понял.
Когда автомобиль остановился на заднем дворе дома, Вернер заметил, как какая-то женщина отпрянула от кухонного окна.
– Мы ждали известий от вас, но не получили в ответ ни слова, – сказал Уилер. – Вы не можете винить нас за то, что мы взяли мальчика к себе. Мы поступили так, как считали правильным.
Вернер коротко, отстраненно кивнул.
