Рассказ «Город под водой» опубликован в газете «Московский комсомолец» 18 декабря 1970 года.
Мы сидели в пустой комнате, и ничего не нужно было делать, все уже было сделано.
Участковый Гаврилов закурил цыгарку, и я заметила, что желтые пальцы у него дрожат.
Он поймал мой взгляд, я отвернулась и увидела в окно, как из-за реки через мост, потом по главной улице двигалась сплошная колонна переселенцев и к ней из боковых переулков, из домов подходили люди, выскакивали машины, мотоциклы и телеги, выжидали момента, вклинивались в колонну и уходили из города.
Наверно, в городе оставались люди, но впечатление было такое, что уходили все. Ревели грузовики, мычал скот, который гнали из зареченских колхозов. За рекой стоял дым от горящего консервного завода, и пахло печеными яблоками.
Гаврилов поймал мой взгляд и сказал:
— Пойдем, в машину посажу.
Мы вышли на улицу, и мне хотелось запомнить все — афишные тумбы, зеленые буквы афиши — состязание борцов в цирке-шапито, и номера домов, и дурацкий фонтан — мальчик душит гуся, — и клумбу, через которую кто-то проехал на телеге. И я вдруг вспомнила, что это мой первый рабочий день и я еще не водила ни одной экскурсии по городу и уже, наверное, никогда не поведу.
Гаврилов достал из кармана носовой платок, встряхнул его от махорки, сложил вчетверо и протянул мне. И я поняла, что плачу.
Тут мы подошли к милиции, и Гаврилов оставил меня во дворе, где горел большой костер, в котором жгли бумаги и папки, и старуха тыкала в костер вилами и переворачивала бумаги.
Стояла пустая полуторка с открытым капотом, и из-под нее торчали ноги в сапогах.
Вернулся Гаврилов и сказал, что машина пойдет через полтора часа. Я вышла на улицу, и тут со мной произошла странная вещь.
Дальше случился один эпизод в моей жизни, который я то забываю, то вспоминаю иногда. И каждый раз у меня к нему другое отношение. То я думаю, что я была молодцом, то кажусь себе полной дурой, которую взрослые люди обвели вокруг пальца, сделав вид, что участвуют в игре. Но все это было потом…
А тогда я стояла у ворот, на этой улице, мертвой и тихой, и вдруг за спиной услышала легкий треск, какой-то ласковый треск. Я сначала не обращала внимания на него, потому что прислушивалась к тоскливому гулу и коровьему мычанию, доносившимся из-за домов, со стороны главной магистрали. Но потом я обернулась и поняла, что тот треск, даже не треск, а вкрадчивый шорох, идет от костра, на котором бабка жгла все ненужные бумаги, потому что все ценное из нашего музея уже отправили вместе с милицейскими машинами.
И тут я вдруг сообразила, что все эти старые личные дела, справки с места жительства, фотокарточки в двух экземплярах, аттестаты, заявления о приеме на работу, отчеты о летних практиках, анкеты и характеристики — вся эта канцелярщина, от которой меня всегда мутило, — эти бумажки дороги мне так, что сердце останавливается.
Подумайте — война, убивают людей, уходим из города, ломается вся жизнь, одни будут убиты, другие искалечены, и никто не останется прежним, а я стою, держусь за сердце и не могу отвести глаз от этих бумажек, от черных хлопьев, порхающих над бледным костром, стою и слушаю шорох.
Не могу даже объяснить толком… Мне казалось, что наконец добрались до меня, что это жгут меня… Горят бумажки, которые я терпеть не могла, горят характеристики, в которых я себя не узнавала, и мне показалось, что вот они сгорают и мне уже никогда не доказать, что все это было только подготовкой совсем к другим делам, которые ни в какие справки не втиснуть, потому что в этой огромной беде затерялся мой мышиный писк провинциального экскурсовода-историка. Я вдруг поняла, что это сжигают мой единственный след на земле. Понимаете? Потому что гибель, которая приближается к нашему маленькому городку, уже заткнула мне рот и отняла шанс сказать свое слово.
И меня вдруг захлестнула такая обида, что я умерла прямо здесь, у ворот захолустного городского музея. Я потом умирала много раз, но это был первый раз, когда я поняла, что можно умереть заживо.
Потом кто-то за локоть поднял меня с земли, и я узнала Гаврилова.
— Не надо, товарищ экскурсовод, — сказал он, — не плачь. Все равно наша возьмет… Мы еще попляшем на твоей свадьбе.
— На их поминках… — сказал какой-то мужчина.
Два человека стояли рядом с Гавриловым.
Я вытерла лицо и сказала:
— Давайте, я проведу с вами экскурсию… иначе я умру… Я никогда в жизни не проводила экскурсий… я покажу вам весь город… Сегодня мой первый рабочий день…
Все трое поглядели друг на друга.
— Машина пойдет через полтора часа, — сообщил Гаврилов.
