— Ишь ты. — сказала она. — Сверхчеловечность… Ты поэтому со всеми девчонками такой добренький?
— Знаешь, почему мы ссоримся с тобой и никак не сговоримся? — спросил Витька — Потому что мы мужчина и женщина.
— Открыл, — сказала она.
— Может, и открыл, — ответил он.
— Много на себя берешь, — сказала она. — Мы никто.
— Мы никто и все, — ответил Витька. — Но у мужчины и женщины талант разный.
Барышня приподнялась на локте и чуть отодвинулась.
— Мужской талант направлен изнутри наружу, — сказал он.
Она язвительно усмехнулась. Глаза у нее светлые и чуть выпуклые. Смеется, вытаращив глаза, а уголки губ презрительные — ей все идет.
— Ты пойми, — сказал Витька. — Ты пойми… Мужчина пробует перестроить жизнь, как картину по эскизу… Понимаешь?
— Ну?
— Но жизнь не поддается. Потому что во время стройки сама жизнь меняется и растет… не перебивай меня… Тогда мужчина сочиняет теорию, доктрину и хочет подмять под нее жизнь силком часто как раз тогда, когда доктрина себя исчерпала, и опять не выходит. Мужчина опять воображает, экстраполирует, интерполирует…
«Ого! — подумал я — Ого!»
— Ого, — удивилась она. — Ты и слова знаешь?
Но не засмеялась, а только пренебрежительно выпучилась.
— И все это у мужчины относится к внешнему миру, — сказал он. — К среде обитания его и женщины.
И тут я подумал, что если Витька скажет, будто женщина, в отличие от мужчины, занята перестройкой своего внутреннего мира, то он сподхалимничает и соврет. Потому что женщина-то как раз свой внутренний мир нимало не перестраивает, он ей и так годится, и так хорош, какой у нее есть. Некоторые религии даже считают, что у женщины и души-то нет, а есть пар.
— Что же делает женщина? — спросил Витька. — Что же она переделывает?
— Да… — сказала барышня. — Что же переделывает женщина?
— Она переделывает мужчину, — сказал он.
Это уже серьезно, мне показалось, и я боялся чтобы меня не заметили.
— И мы ссоримся знаешь почему? — спросил он.
— Почему?
— Потому что я не поддаюсь.
Она воздействует на мужчину. А переделка мира — это уже последствия.
Она встала с песка и через голову скинула платье.
— Не поддаюсь?.. — спросила она. — А ты-то кто? Бог?
— Я?
— Да.
— А что такое — я? — спросил он. Она стояла под солнышком во весь рост в напрягшемся под ее телом купальнике. Ей было лет семнадцать. Через год она родит мне внука. Витька глядел не нее, не мигая бутылочными глазами…
— Бог — это свобода, — сказал он. — У бога не может быть жены. Это смешно… Над Юпитером стали смеяться из за его супруги… Что это за бог, который шалит по секрету?
— Да уж, — сказала она. — А не шалить он не может?
— Не знаю. — сказал Витька, — Я попытаюсь.
— С какой-нибудь другой дурой. — сказала она.
И, наклонившись вперед, вошла в пруд, тяжело расталкивая воду коленями. Потом нырнула и вынырнула без брызг.
— Я пошутил! — крикнул Витька.
— Да мне-то что?.. Не шути, — крикнула она, исчезая в расплавленной полднем воде.
До вечера Витька лежал и смотрел в небо, и я лежал и смотрел в небо. И мы поврозь смотрели на облака, в которых видели, что хотели.
Потом он встал и в темноте пошел от лесного пруда по шоссе Энтузиастов в Москву, и я за ним — метрах в пятидесяти и по другой стороне.
Городская ночь у приемного сыночка моего.
А под мостом кипели тощие электрички, но их не было видно и даже было не слышно из-за гула в ушах.
Первый час ночи, наступило уже первое сентября. Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно. Через несколько часов этого проклятого сентября в Европе началась вторая мировая война.
