Полли.
Сара, зло сощурив глаза, подождала, пока миссис Хилл, плавно покачивая задом, скроется за поворотом лестничного марша, а следом за ней и Полли, которая еле тащилась по ступенькам – ни дать ни взять уморившийся щенок. Тогда она что было силы пнула ковер и сунула под мышки горящие ладони. Снова ей предстояло коротать долгую ночь в одиночку, наедине с тусклым огоньком свечи и мерным тиканьем часов. Вот безобразие, разве так поступают! В прошлый раз ждать хозяев тоже оставалась она. Миссис Хилл и знать не знала, что Сара ее ослушалась, а все равно сумела наказать.
Ну и пусть, зато теперь дом в полном ее распоряжении. Сара высвободила руку из теплого убежища, взяла свечу и толкнула плечом дверь в гостиную. Она прошлась по комнате, подержала в руках фарфоровую даму, как следует рассмотрела ее нарисованные глаза, нарисованный ротик и розовые кружочки румянца на щеках. Перевернула статуэтку вверх ногами и изучила шероховатую нижнюю сторону и темное отверстие, открывающее пустоту внутри. Поставив статуэтку на место, девушка подошла к столу для рукоделия, подняла неоконченную вышивку: искусная работа Джейн была туго натянута и плотно схвачена буковыми пяльцами. При свете свечи Сара разглядела отнявших у рукодельницы бездну времени птичек, цветы, листья и положила пяльцы на стол, подумав, что ей, пожалуй, никогда не доведется заниматься этакой красотой. За тонкую вышивку не возьмешься, пока не все швы подрублены, не все петли пришиты и не все чулки заштопаны. Отставив свечу, Сара взяла колоду игральных карт с карточного столика у окна. Хотела было раскинуть пасьянс, но не знала, как подступиться к этому делу, и сдалась: сложила карты и, аккуратно подровняв края, вернула колоду в деревянную коробочку.
Она посидела в кресле миссис Беннет, поерзала на мягкой обивке, устраиваясь поудобнее, вытянула ноги и поставила их на каминную решетку. Кошка вспрыгнула и свернулась клубком у нее на коленях. Замурлыкала, потом вытянулась, слегка царапая Саре ногу, и вдруг что было сил вонзила в нее когти. Сара схватила кошку и сбросила на пол. Та прошествовала к камину и, улегшись, словно сфинкс, на каминный коврик, прикрыла глаза.
Часы тикали. Следовало бы задернуть гардины: парк и далекие луга за стеклами казались пустыней. Но Саре так не хотелось подниматься с места! Тишину нарушил крик совы. Можно было бы почитать, но от книги ее отделяли три лестничных пролета – слишком большое расстояние. Она выпрямилась, повозила ногой по ковру, кошка перекатилась на спину, Сара задумалась. В голове проносились мысли о фейерверках и танцах, о чудесах силы и ловкости в амфитеатре Астлея, о воланах, которые она то отпарывала, то вновь пришивала, о волосах, которые она завивала нынче, о бальных платьях, что кружились сейчас по отполированному светлому паркету цвета сливочной помадки, между зелеными мятными колоннами, под канделябрами из леденцов. Она думала о Незерфилде, и о Лондоне, и обо всем мире, простирающемся там, в темноте за окнами.
Сара нехотя встала, подошла к буфету и плеснула в рюмку канарского вина. Семь бед – один ответ, а в последнее время она, Сара, отвечает даже за то, чего не натворила. Она отпила глоточек. Вино было сладкое и пьянило.
Стало быть, она у миссис Хилл в немилости. А сама-то миссис Хилл, понятное дело, непорочна. Ни разу с того дня, как родилась, миссис Хилл не допускала оплошностей, ни разу не садилась в лужу, потому что даже близко ни к одной луже не подходила. Она ни разу не выбиралась за пределы этого тесного мыльного пузыря под названием Лонгборн, однако все знает лучше всех и по любому вопросу всегда имеет собственное мнение. И всегда уверена в своей правоте. А по правде говоря, что может знать миссис Хилл об этом мире, о людях, да вообще о чем угодно, коль скоро она ничего в жизни не видела, кроме домашнего хозяйства, да своего шамкающего старика мужа, да заботы о Беннетах?
Эти Беннеты! – думала Сара, наливая себе другого вина, на сей раз хереса, чтобы ни из одной из бутылок не убыло чересчур много (если бы это обнаружилось, все претензии оказались бы к мистеру Коллинзу, уж очень охотно его здесь винили во всех грехах). Миссис Хилл так раболепствует перед хозяевами, будто они какие-то божки. Ну а Сара не собирается ей подражать. Ни под каким видом. Она не желает довольствоваться такими крохами. Впрочем, миссис Хилл, если разобраться, не принадлежали даже крохи: все, что она чистила, пекла, жарила, штопала, вязала, латала и чинила, все, к чему прикасались ее руки, – все это уже изначально принадлежало или предназначалось кому-то другому.
Сара допила и наполнила рюмку содержимым третьего графина.
Часы пробили половину часа. Интересно, что поделывают барышни: только добрались до Незерфилда или уже танцуют на балу? В муслине, легком, как взбитые в пену яичные белки, банты на туфельках так и мелькают, то пропадают из вида, то вновь появляются, на головках косы, и локоны, и цветы. Хороши, как конфетки в изящных обертках.
Сара отпила еще глоток. Эта штука оказалась жгучей.
А коли все это убрать – банты, муслины, все эти нарядные обертки, – что тогда? Вот интересно, будь у барышень Беннет загрубевшие руки в мозолях, потрескавшиеся губы и деревянные башмаки, посмотрел бы на них хоть один джентльмен? А если бы и посмотрел, то каким взглядом? Одобрительным, но бесстрастным, какого удостаиваются настоящие леди, или масляным, липким взглядом из тех, какие в «Памеле» мерзкий хозяин бросал на свою горничную? Как на предмет, которого он без колебаний мог коснуться и сорвать с него обертку?
Сара осушила рюмку, насухо протерла передником и водрузила на место.
Вернувшись на кухню, она попыталась доделать то, что осталось незаконченным. Поскоблила стол, приготовила все к возвращению семейства: молоко, бисквиты, вазочку колотого сахару.
Глава 7
Внимание, сочувствие, снисходительность…
