Ночь выдалась ветреная, дождливая. Большая яркая луна то пряталась, то выплывала из-за туч. Сара, вглядываясь в темноту и то и дело спотыкаясь, шла по истоптанному коровами полю. Она думала: «Как же хорошо на свежем воздухе! Нужно было решиться и раньше, намного раньше выйти из дому». В конце концов, не так уж сейчас и холодно.
Она увидит Незерфилд, освещенный и украшенный по случаю бала, услышит музыку, полюбуется роскошными туалетами и хоть немного поглядит в окно на танцы. Пойти на бал ей нельзя, но уж одним-то глазком взглянуть можно! Потом она разыщет Тола Бингли – Сара не забивала себе голову прозаическими размышлениями о том, как именно она найдет Тола Бингли, – и, возможно, поболтает и покурит с ним. Сейчас ей даже хотелось закурить. Ведь он же предлагал ей встретиться и прогуляться, не так ли? Поздновато, конечно, но разве не следует развлекаться, если представилась возможность? Ведь все так поступают.
На протяжении всего трехмильного пути Сара, натянув капор до бровей и туго завязав ленты под подбородком, предавалась решительному и бурному самооправданию, пыталась плотней укутаться в поношенный синий плащ да отпивала украденное из буфета горячительное. Добравшись до границы незерфилдских владений, она наткнулась на небольшую калитку и вступила в парк.
Дорожка, при дневном свете довольно широкая, в темноте непонятным образом сузилась: деревья подступили ближе, и сучья над головой зловеще заскрипели от порывов ветра. Вытянув руки, Сара натыкалась на вощеные листья лавра и колючки бирючины, и за каждым кустом ее подстерегали неведомые опасности. Ей доводилось слышать – рассказанные жутким шепотом – мрачные рассказы о девушках, которые отправлялись на гулянки, но не возвращались назад, или возвращались с помутившимся рассудком, или приносили в подоле. Саре стало не по себе, но тут она услышала музыку. Звуки, долетавшие с ветром, то исчезали, то возникали вновь. А потом кусты расступились, меж ветвей замерцали огоньки, и музыка теперь звучала громко. Сара вмиг забыла давешние страхи.
Деревья здесь росли далеко друг от друга, их голые ветки нависали низко над головой и постукивали на ветру. Сара почти вышла из-под их сени. Перед ней раскинулся газон, за ним подъездной круг, еще дальше – сам дом.
По облицованному мрамором фасаду проносились тени от плывущих по небу туч. Окна не были занавешены; внутри двигались фигуры, четкие силуэты вырисовывались в свете горящих свечей. Экипажи гостей, по-видимому, отогнали за дом, потому что аллея была пуста и подъездной круг, также пустой, белел при свете луны. Джеймс, наверное, там, в комнате для слуг. Попивает пиво и играет в кости. Ведь это же Джеймс, кто знает, что у него на уме, кто знает, чем он вообще занимается, когда уезжает из Лонгборна.
Сара прокралась по газону и остановилась на гравийной дорожке, на освещенном пятачке. Задрав голову, она попробовала заглянуть в высокое окно. Ветер трепал на ней плащ, ерошил волосы, выдергивая их из-под капора. Внутри было очень многолюдно, просто яблоку негде упасть, Сара узнала Шарлотту Лукас, стоящую рядом с Элизабет, рассмотрела еще Китти и Лидию – те, хохоча, болтали с двумя офицерами в красных мундирах. А потом мистер Голдинг подошел и встал у окна. Его собеседником был мистер Лонг в черном сюртуке священника. Сара даже слышала, о чем они говорят, так близко она стояла: лисица передушила птиц, пора бы устроить охоту… дороги отвратительны… прескверная погода, но, уверен, она не может затянуться надолго…
Штукатурка колонн отнюдь не была зеленой, как мята. Конечно нет. И пол был не из сливочной помадки. Освещали зал свечи в простых хрустальных канделябрах, а вовсе не в леденцовых. Да Сара, по правде говоря, ничего такого и не ожидала. Незерфилд – не пряничный домик, а просто удобное, красивое, чудесное жилище. Но люди! Сара только диву давалась, какие же обычные на этом балу собрались люди. Конечно, тут были бравые офицеры и мистер Бингли с сестрами и друзьями, такие нарядные, такие богатые, прямо дух захватывает. Но кроме них – только Лонги, да Лукасы, да Голдинги – всё те же старые соседи, что год за годом являлись с визитами в Лонгборн и ждали ответных визитов Беннетов. Они были знакомы целую вечность и все это время играли в одни и те же карточные игры, ели на ужин одни и те же блюда, танцевали одни и те же старые танцы, даже туалеты носили одни и те же, а если и новые, то пошитые из тканей, не раз виденных Сарой в мануфактурной лавке, где они пылились месяцами. И вот все они здесь – знакомые ей до последней веснушки и морщинки, со своим несвежим дыханием и оспинами, с подагрической хромотой – высказывают все те же мысли, ведут все те же разговоры об охоте, дорогах и погоде, что вели из года в год, из года в год.
Как только они сами все это выдерживают?
Тяготившая Сару зависть вдруг стала легкой, как дым, и улетела по ветру. Девушка отвернулась. Ей это недоступно, но и что с того? Оно ей и не нужно. На сердце стало совсем легко, и от чувства освобождения слегка кружилась голова.
Сара уже приближалась к аллее, когда заметила в темноте красную искорку. Интересно, что это за огонек? Казалось, он висит в воздухе сам по себе. Но внезапно – Сара даже вздрогнула – огонек взмыл вверх на фут-другой, разгорелся ярче, жарче, потом снова упал, бледнея, и повис в каких-нибудь двух футах от земли.
Только тогда ее осенило: да это же тлеющий кончик тонкой сигары! Тут в кустах зашелестело, и совсем рядом с Сариным показалось лицо Тола Бингли.
– Здравст… вуйте. Кто это там?
– Добрый вечер, мистер Бингли…
– Неужели это юная Сара?
– Это я.
