Самые светлые улыбки у тех, кто знает, что такое тьма, какой бы она ни была, какую бы форму ни принимала: боли, одиночества, страха…
Тогда мне казалось, будто бы и он просил любви. Но нет – Тропинин был верен своему призванию. И меня это не обижало. Любовь у него уже есть, и я никуда от него не денусь, а признание ему, музыканту, необходимо.
Мы дошли до Аполлона и, не сговариваясь, решили вновь загадать желания. Одновременно коснулись холодного влажного камня статуи.
Я прикрыла ресницы.
«Пусть Антона станет известным, – подумала я. – Он – достоин».
– Загадал? – спросила я первой. А вместо ответа он наклонился и поцеловал меня.
Вечером с неба ушли и тучи. Предсумеречные лучи заходящего солнца подсвечивали здания и верхушки деревьев оранжевым теплым светом. А Антон и я, не чувствуя усталости, гуляли по высыхающим дорожкам.
Ночью мы тоже были вместе. Нет, между нами ничего не произошло – просто жаль было расставаться даже на минуту. Сначала я хотела позвать Тропинина к себе, но он сказал, что отец уехал и квартира пуста.
– Не подумай, что это намек, – даже как-то сурово сказал он, открывая дверь и пропуская меня первой – как настоящий джентльмен. – Но у тебя слишком шумно и много отвлекающих факторов, – явно имел он в виду моих буйных родственников и их гостей.
– Все что могла, я уже о тебе подумала, – излишне жизнерадостно объявила я ему, проходя в прихожую. Тотчас зажегся свет.
– А если я заманил тебя к себе, малышка? – вдруг широко улыбнулся Антон, захлопнув входную дверь и прижав меня к стене. – И сейчас сделаю что- нибудь… Плохое. – Он замолчал, явно давая возможность разыграться моей фантазии.
– Сделай, – насмешливо согласилась я, и Антон легко, почти невесомо несколько раз поцеловал меня в шею, заставляя меня откинуть голову назад.
– Сделал, – сообщил он мне, отстраняясь.
– И все? – возмутилась я, чувствуя, как от столь незатейливых поцелуев начинают гореть щеки и отчего-то – кончики пальцев. Хотелось продолжения.
– Все, – подтвердил Антон, словно разгадав мое состояние. – Ты хочешь еще чего-то плохого? Извини, я могу разойтись и стать настоящим злодеем. Устала? – без перехода спросил он.
– Есть немного, – кивнула я.
– Я буду сегодня образцом галантности. Романтический ужин, массаж, совместная ванна. – Антон поймал мой прищуренный взгляд. – Ах, да, прости- прости, Катенька. – И он коснулся указательным пальцем кончика моего носа, а после увел в гостиную.
Антон действительно приготовил ужин. Не то чтобы он был поваром, но получилось у него довольно-таки неплохо. Он даже заказал где-то цветы, и столик на лоджии, за которым мы сидели, украшала ваза с тремя высокими темно-алыми розами.
Мы расположились друг напротив друга, возвышаясь над городом, опутанным летней тьмой, разрываемой повсюду городскими огнями и неоном. И в этом была своя романтика – не легкая, воздушная, а мрачная, загадочная, не лишенная изысканности.
Теперь мы больше молчали, но молчание наше не было тягостным – скорее комфортным и дающим возможность наслаждаться ужином. И друг другом.
Я смотрела на Кейтона и все больше понимала правоту его слов. Мы только-только начали узнавать друг друга. И я все больше понимала, какой он есть.
Не слепящее солнце, а манящая луна.
Не белый хлопок, а черный бархат.
Не легкая приятная музыка, а вкрадчивые звуки ночного города на берегу моря.
Антон молча разлил по бокалам рубиново-красное вино – его аромат был таким пьянящим, что запах ванили – один из моих любимых, показался мне вдруг совершенно пресным по сравнению с ним.
– О чем молчишь, Катя? – разбил тишину, как стекло, Кейтон, и я почти слышала этот тонкий хрустальный звук.
– Думаю о тебе, – призналась я. Наши бокалы соприкоснулись.
– И что надумала? – полюбопытствовал он. – Как сбежать?
Антон произнес это спокойно, но в глазах его появился странный блеск. Или это лишь игра света и теней?
Я протянула руку и коснулась его щеки.
– Нет. Думаю о том, что хочу знать о тебе все. Хочу научиться чувствовать тебя. Понимать. Защищать. Доверять. Если ты позволишь, – мягко добавила я, глядя ему прямо в глаза.
Антон осторожно накрыл мою ладонь своей, не отводя взгляда с лица, и только кивнул.
В эти минуты мне стало как-то совершенно понятно, что я его люблю – и это не те детские восторженные чувства, которые испытывало мое сердце к Максиму, а нечто совершенно иное, куда более глубокое.
