демона, я бочком подошла к Кэт Астли и прошептала:
– Это дело рук Фрэнсис. Я видела, как она их выпускала. – Понимаю, что лгать нехорошо, но мне совсем не стыдно. Мне надоело быть доброй, «золотой девочкой».
В коридоре послышался шум, и птицы были забыты. Вошел человек, которого я раньше никогда не видела; сняв шляпу, он обнажил черную шевелюру; его блестящие волосы были зализаны назад. Лицо тоже блестело, как будто он и его намазал помадой. Он прошептал что-то леди Ноллис, та передала его слова королеве, и она, улыбнувшись, приказала:
– Так ведите ее! Мы давно ее ожидаем.
Неизвестный вышел, но почти сразу же вернулся. Он вел за руку карлицу. Та, судя по всему, очень напугана; глаза ее бегали туда-сюда. Ее волосы, черные как вороново крыло, были зачесаны назад с высокого квадратного лба и заплетены в тугую косу, которая доходила почти до пола. Она посмотрела на меня, наверное, потому, что я – единственная из присутствующих одного с ней роста. Я улыбнулась, и ее губы скривились. Я надеялась, что она ответит мне улыбкой, но нет. Я заметила, что руки у нее дрожали, и растерянно отвернулась.
– Ваше величество, позвольте представить вам Ипполиту-татарку.
Лиззи Мэнсфилд не сводила с нее взгляда; когда Ипполита неуклюже присела – ей было трудно из-за очень коротких ножек, – Фрэнсис Мотес презрительно засмеялась. Ей вторили другие фрейлины. На Ипполите был странный наряд – наверное, татарский. Из-под короткой юбки были видны жирные икры, перевитые красными лентами, прикрепленными к розовым танцевальным туфелькам. Ее спутник, по-прежнему кланяясь и самодовольно улыбаясь, обратился к королеве:
– Ваше величество, я научил ее нескольким словам из нашего языка, но она не слишком способна к обучению… более того, настоящая дикарка…
– Нам говорили, что у нее красивый голос, – перебила его королева и обратилась к карлице: – Пой!
Мужчина стал хлопать в ладоши, и Ипполита, сделав глубокий вдох и надувшись, начал петь на своем языке и словно ожила; на ее лице расплылась улыбка. Правда, такого красивого голоса я еще не слышала; все были поражены. Еще несколько мгновений назад все дивились ее уродству, а теперь смотрели на нее, разинув рты. Даже Фрэнсис Мотес слушала благоговейно, зажмурив глаза.
Закончив песню, Ипполита снова неуклюже присела, и королева несколько раз хлопнула в ладоши; все остальные последовали ее примеру.
– Велите ей сесть рядом с нами, – обратилась королева к напомаженному спутнику Ипполиты. Увидев, что представление понравилось, тот раздулся от самодовольства. – И леди Мария! – Она повернулась ко мне. – Вы тоже сядете с нами. Так она будет чувствовать себя свободнее.
Я сомневалась, что несчастной карлице будет легче, если рядом с ней сядет горбунья. Скорее всего, бедную девушку против ее воли оторвали от ее далекой родины, от семьи и привезли сюда, в чужую страну, чтобы сделать игрушкой королевы. Но если мое присутствие хоть немножко уменьшит ее страх – я заметила, что она снова начала дрожать, – с радостью помогу бедняжке. Кроме того, у меня появилась неожиданная возможность побеседовать с королевой.
Я села рядом с Ипполитой, глупо улыбаясь и не зная, как с ней общаться.
– Вы чудесно пели, – сказала я, и она склонив голову набок, пожала плечами, словно показывая, что ничего не поняла. Потом она начала перебирать безделушки, висящие на поясе у королевы, – совсем как ребенок. Она поочередно рассматривала украшенный драгоценностями веер, крохотный молитвенник, миниатюру Дадли, оправленную в золото.
Все в зале затаили дыхание и гадали, как королева ответит на такую дерзость со стороны карлицы, которая посмела дотронуться до королевского платья. Никто еще не понял, зачем пригласили Ипполиту. Если она будет шутихой, такое поведение вполне приемлемо. Но может статься, она – просто каприз, диковинка. Елизавета даже может… я мысленно посмеялась, представив, как отнесутся к решению королевы ее приближенные, – назначить ее фрейлиной! Кто знает, может быть, у себя на родине она принцесса или княжна. Елизавета со смехом пощекотала Ипполиту под подбородком и сказала:
– Ты не единственная, кто охотится за нашими драгоценностями, – и, повернувшись ко мне, многозначительно спросила: – Ведь так, Мэри?
– Да, ваше величество, – еле слышно ответила я, поняв намек.
– Что вы думаете о поведении вашей сестры? Вы не слишком-то громко выступаете в ее защиту!
В горле у меня пересохло, как будто я жевала простыню.
– Я считаю ее поведение глупым, мадам. – Меня испытывали, пристально осматривали, но я не могла позволить Елизавете одержать надо мной верх.
– Она в самом деле глупа, если рассчитывала усесться своим задом на наш трон.
– Если можно так выразиться, – я крепко сжала руки, чтобы не было видно, как они дрожат, – она поглупела от любви, не более того. Ей не хватит сообразительности, чтобы думать о чем-то, что находится дальше ее носа.
Королева фыркнула; я же опасалась, что несколько пересолила. Потом она посмотрела мне прямо в глаза и спросила:
– По-вашему, Мэри, как нам следует с ней поступить?
Я уже собиралась ответить, что не мое дело принимать решения государственной важности, но неожиданно меня озарило, и я решила, что настал
