– Понимаю.
Неожиданно меня озарило. Я поняла, что Елизавета задумала своего рода месть. Помню, как при дворе шептались и передавали друг другу едкие замечания, сделанные Марией Стюарт о королеве и ее «конюшем». Таким способом Елизавета надеется указать тщеславной кузине на ее место – она собирается выдать за «конюшего» ее саму. Птичий щебет делался все громче. В самом ли деле королева хочет этой свадьбы?
Елизавета собрала миниатюры и сложила в шкатулку.
– Что ж, Мэри, по крайней мере,
Она имела в виду, что я не создана для величия и не смогу родить наследников престола. Интересно, намеренно ли она жестока со мной или просто не понимает, как ранят меня такие слова. Она ласково улыбнулась и погладила меня по плечу, как будто сделала мне комплимент.
– Несмотря ни на что, Мэри Грей, я очень к вам привязалась.
Я пыталась ответить улыбкой на улыбку, но мне с трудом удалось лишь приподнять уголки губ.
Пирго, сентябрь 1563 г.
Меня сослали в самую глушь Эссекса. Я поняла, что меня везут в Пирго, еще до того, как замок показался впереди. Бывало, я бегала по нему в детстве, когда мы навещали дядю Джона и тетю Мэри. Я узнала молочную ферму, куда мы, бывало, бегали выпить парного молока. Узнала рощицу, где я когда-то целовалась с одним из пажей дяди Джона; помню, чтобы проучить меня, дядя Джон на весь день и на всю ночь запер меня в кладовой. И все же я отделалась легче, чем паж, – беднягу выпороли и выгнали. Дядя Джон был совсем не похож на отца; отец был солнечным и сияющим, а дядя Джон – угрюмым и грубым; наверное, он завидовал старшему брату.
Дядя Джон и тетя Мэри ждали нас на ступенях у главного входа; должно быть, у меня был ужасный вид, я всю дорогу проплакала. Во всяком случае, когда отдернули полог, тетя Мэри ахнула. Дядя Джон, плотно поджав губы, подал мне руку, помогая выйти. Тетя Мэри хотела взять у меня Тома, но я крепко прижала его к себе. Меня не разлучат и с ним! Меня по очереди познакомили со слугами, выстроившимися в шеренгу: три мужчины, три женщины и лакей; никого из них я раньше не видела. Мои слуги – то есть на самом деле мои тюремщики. Есть и пышногрудая кормилица, которая глупо улыбалась, – значит, они так или иначе собираются отнять у меня Тома. Боюсь, когда эта туповатая девица с огромными грудями возьмет моего сына, у меня уже не останется сил драться, чтобы сохранить его; вот и хорошо, что я не позволила себе так сильно привязаться к Тому, как я в свое время привязалась к Бичу, – во всяком случае, так я себе внушаю. И все же я мать, а любая мать, независимо от своих желаний, любит своего ребенка, хочет она того или нет.
Дядя Джон был похож на глыбу льда. Холодно и веско он изложил мне правила: мне запрещается покидать отведенные мне комнаты, даже ходить по замку или гулять в парке без сопровождения; дважды в день я должна посещать часовню и просить прощения за мои грехи; мне нельзя получать письма, принимать гостей или поддерживать какое бы то ни было сообщение с внешним миром, не испросив вначале разрешения; читать мне можно только разрешенные книги, которые «не поощряют мое распутство», как он выразился. Ребенок остается с кормилией в восточном крыле дома; его будут приносить ко мне один раз в день. И наконец, мои любимцы отправляются на конюшню.
– Да, и вот еще что, – добавил он. – Вы должны написать королеве, попросить у нее прощения, убедить ее в том, что вы осознали свои ошибки. Вы втянули нашу семью в это болото и теперь должны сделать все, что можно, чтобы исправить положение.
Суровое лицо дяди Джона выглядело так, как будто он разобьется даже от намека на улыбку, да и у тети Мэри выражение было ненамного лучше, хотя она сочувственно сдвинула брови. Я не говорила ни с ними, ни с кем-то другим; только рассказала мальчишке, младшему конюху, о повадках моих любимцев, поскольку он будет ухаживать за ними, – только у него и нашлась для меня улыбка.
Меня повели наверх. Отведенные мне комнаты находились в тыльной части дома. Именно там ночевали мы с Джейн и Мэри, когда приезжали в гости к дяде и тете. Я помнила дерево, которое росло так близко к окну, что ветки на ветру царапали стекло и пугали нас по ночам. Казалось, что все это было так давно, как будто Кэтрин – другая девушка, которая была в другой жизни.
На кровати лежала книга. Я положила рядом с ней спящего Тома, обложила его со всех сторон подушками, чтобы он не упал, и взяла книгу в руки. Потертый кожаный переплет показался мне очень знакомым. Пролистала страницы… Так и есть, я уже видела книгу раньше! Передо мной Новый Завет Джейн на греческом языке.
– Его прислала ваша сестра, – пояснила тетя Мэри. – Хотя мы не имеем права ничего передавать вам извне, мы решили, что от Нового Завета вреда не будет. Это Слово Божье; оно служит только во благо.
Я не ответила, не смотрела на тетю Мэри; сидя на краешке кровати, раскрыла книгу и увидела адресованное мне послание Джейн. Это книга Джейн, это ее пальцы касались страниц, которые я листала сейчас, и пальцы Мэри, и Maman – в моей душе медленно просыпалась радость. Прижав книгу к груди, я легла на кровать рядом с Томом и закрыла глаза, чувствуя на своей щеке его ровное дыхание.
Я ждала, когда тетя Мэри уйдет, но она тянула время, давала горничным указания, куда положить мои вещи. Кто-то входил и выходил, но я не открывала глаз, я мысленно беседовала с Джейн. Приоткрыв глаза, я наблюдала, как кто-то внес блюдо с едой, поставил его на стол. От запаха еды меня замутило.
Кормилица пришла за Томом. Я не пыталась его отнять, даже не открыла глаз, чтобы посмотреть, как его уносят; сейчас ему лучше с глуповатой кормилицей, чем со мной. Я искала в себе какие-то чувства, но ничего не осталось – внутри меня была выжженная пустыня.
