их к свету, чтобы лучше видеть. Наконец она встала у камина.
– Ну как?
Она положила руку на каменную кладку и отвернулась, глядя на Левину через плечо. Другой рукой она развязала тесемки на шее, и сорочка упала на пол, открывая ее плечи и спину. Левина увидела глубокие красные борозды – следы бандажа.
– Да, – произнесла Левина, охваченная непонятным волнением. – У нас все получится!
Она порылась в своих вещах, в поисках чернильницы, нашла ее, разложила кисти, взяла лист веленевой бумаги, от которой пахло кожей. Затем прикрепила лист к мольберту и начала рисовать, внутренне содрогаясь, выводя первые линии на его девственной поверхности.
– Знаете, мне никогда не дают зеркало. Думают, если будут скрывать от меня правду, мне будет лучше… – Помолчав, Мэри продолжила: – Но дело в другом. Намерения у них добрые, но…
– Вы имеете в виду родителей, сестер?
Мэри кивнула.
– Им хочется уберечь меня от действительности. – Она снова умолкла и как будто глубоко задумалась, а потом снова заговорила: – У меня тоже есть чувства – ведь и я девушка… Иногда мне нравится какой-нибудь молодой парень, и я думаю, что было бы, если… В доме у Maman есть секретарь, переписчик, Перси. Иногда мне хочется остаться с ним наедине. Но он меня не замечает.
Левина молчала, позволяя Мэри выговориться. Она понимала: ей оказана большая честь. Девочка делилась с ней своими самыми сокровенными мыслями.
– Я перечитываю «Пир» Платона. Вы его читали?
– Нет. – Левина устыдилась: совсем юная девушка так хорошо образованна, а она, хотя ей скоро сорок лет, так и не удосужилась взяться за античных авторов.
– Там все о любви. Главная мысль в том, что раньше люди были особого пола, который сочетал в себе мужской и женский; тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, у каждого было по две головы, по четыре руки и четыре ноги, а ходили они, перекатываясь, как колеса. А потом боги разделили людей надвое, и теперь каждому из нас суждено искать свою вторую половинку. Глупо, конечно, но немного похоже на историю о грехопадении, правда?
Левина кивнула и улыбнулась; к ее удивлению, Мэри пылко спросила:
– Как по-вашему, есть ли где-то на свете уродливая половинка колеса под стать мне?
Левина была тронута до глубины души, но не знала, как ответить, в голову приходили лишь пустые слова утешения, поэтому она молчала, а Мэри продолжала:
– Все думают, что я несу свой крест как святая. Мне говорят: «Ты стоишь тысячи заурядных красивых девочек»… Но что такое «заурядная красота»? Не понимаю. Только, пожалуйста… – Мэри подняла руку. – Пожалуйста, не говорите, что я красива внутри!
– Снизойти до банальностей? Нет, я на такое не способна.
– Знаю. – Мэри смягчилась. – Мне кажется, только с вами я могу быть искренней.
– Искренность есть вот в чем. – Левина постучала пальцем по рисунку. – Несмотря на то что такой портрет никто никогда не увидит.
Они погрузились в глубокое молчание; Левина была поглощена тем, что находилось перед ней; на листе постепенно возникал образ. Наконец Мэри открылась перед ней во всей своей полноте. Она перестала быть стоической куклой; ее заполняют подавляемые страсти и гнев. Левина с головой ушла в технику своего ремесла; она вытягивала руку с кистью, мысленно определяя пропорции, делая крошечные пометки на листе, пока не заметила то, что не видно с первого взгляда: связь между частями тела, пустое пространство вокруг.
Через какое-то время Мэри сказала:
– Вина, спасибо вам… спасибо за все, что вы для меня сделали. – Она умолкла; на ее губах появилась улыбка. – Правда так важна… вам не кажется?
– Правда – самое важное. – Левина вспомнила труп карлика в покойницкой Брюгге. Она слышала голос отца, который давал ей указания, пока она снова и снова пыталась передать его необычные пропорции. Наконец он остался доволен – дочь усвоила урок. Все оказалось другим, не таким, как выглядело снаружи… К ее удивлению, она поняла: тот же самый урок ей приходится учить снова и снова.
Мэри предстала перед ней в совершенно новом свете: и ее худенькие плечи, которые она часто поднимала, и ее большие круглые глаза, полные мрачной серьезности, под которой притаились страсти; руки, хрупкие, как крылья бабочки; особенный оттенок темно-каштановых волос, напоминающих об убитой сестре и о Фрэнсис – они в самом деле очень похожи. И очень не похожи на Кэтрин, потому что Кэтрин внешне пошла в отца.
Левина запретила себе думать о Джейн и снова переключилась на то, что видела перед собой: игру света и тени, лицо Мэри, ее силуэт… захваченная тем, что она видела, Левина работала почти в трансе – тихо звякала кисть, окунаемая в чернильницу, учащенно билось сердце. Ей удалось построить композицию, которая до сих пор никак ей не давалась. Она даже не замечала, что день клонится к закату. Наконец она отошла от мольберта, чтобы посмотреть на свою работу, потом взяла самую тонкую беличью кисточку, прорисовала мельчайшие детали: прядки волос, сорочку Мэри с тонкой вышивкой
