Она посмотрела на меня и усмехнулась.
– Если я скажу тебе, ты должна поклясться, что ни за что не сообщишь об этом Кэтрин. У нее нет твоего таланта осмотрительности.
Я торжественно кивнула:
– Клянусь, мама!
– Что ж, тебе я скажу. Скандал произошел, когда Елизавете было около четырнадцати лет…
– Как мне сейчас, – перебила я.
– Боже правый, да! Как летит время! – Исхудавшим пальцем она погладила меня по щеке. – В скандале был замешан Томас Сеймур… – После паузы она продолжила, как будто только что поняла: – Дядя молодого Гертфорда! Он был в то время женат на вдовствующей королеве, Катерине Парр.
– Которая была вашей подругой, верно?
– Мы с ней в самом деле были близки; в то же время в ее доме жила твоя сестрица Джейн. Случилось так, что во время одного из моих приездов Елизавету услали прочь для защиты ее целомудрия.
– Ее… целомудрия?! – Я не поверила собственным ушам.
– Да. Она самым неподобающим образом завела интрижку с Сеймуром. Однажды я застала их в объятиях друг друга, хотя и ничего не сказала. Не хотела мутить воду. Но вскоре обо всем стало известно.
– И его жена приютила ее под своим кровом? – В моем представлении о Елизавете изменилось все; кусочки головоломки складывались по-другому, в соответствии с тем, что я только что узнала. Теперь понятно, почему Елизавете неприятны будут воспоминания Maman о ее прошлом!
– Да, Катерина Парр считалась ее опекуншей и мачехой. Подумать только! Тогда, конечно, никто не думал, что Елизавета станет королевой. Однако события имеют обыкновение оборачиваться так, как меньше всего ожидаешь.
– А она…
– Я сказала достаточно. Большего не требуй. Помни одно: она не из тех, кому можно всецело доверять.
Maman окунула перо в чернила, начала писать; ее тонкие, изящные буквы испещряли страницу, как черное шитье.
Вернулся Стоукс; дверь он открыл ногой. Он нес блюдо, заваленное всевозможными вкусными вещами, среди них был и пирог. Письмо было отложено в сторону.
Ночной пир походил на праздник; мы набросились на пирог и пили густое теплое питье из эля с сахаром и яйцами в темное ноябрьское утро под пение малиновок и дроздов на рассвете.
Аббатство Шин, декабрь 1559 г.
Левина рылась в сундуке в поисках своего лучшего черного бархатного платья. Достала, встряхнула, и заметила, что до платья добралась моль. Она гадала, хватит ли у нее времени залатать дыры. Должно быть, платье уложили в сундук не до конца просохшим, потому что оно сильно помялось, от него попахивало плесенью и над подолом красовалась белесая отметина. Левина понадеялась, что отметину можно будет счистить жесткой щеткой. Она сложила платье и направилась в прачечную выяснить, успеет ли кто-нибудь отчистить ее платье к утру. Завтра похороны Фрэнсис.
При мысли о том, что Фрэнсис больше нет, к горлу Левины подступил ком. Ее горе было безутешно. Левина нелегко сходилась с женщинами; дело не в том, что ее не уважали, просто многие относились к ней с подозрением. Большинству женщин казалось странным, что она художница, к тому же иностранка. Вот Фрэнсис была не такой; да, конечно, их объединяла вера, но не только. Их близость не требовала никаких объяснений. Иногда дружба возникает из ничего, подобно неожиданно расцветшему экзотическому цветку. Так произошло и у них с Фрэнсис. С первого дня знакомства, когда Левина приехала в Брадгейт, чтобы нарисовать Греев, они почувствовали симпатию друг к другу. Больше всего Левина жалела о том, что не успела проститься…
Весть принес в Уайтхолл посыльный, и Левина сразу же уехала, с благословения королевы. Елизавета всегда питала уважение к Фрэнсис, несмотря на то что та совершила мезальянс – а может, наоборот, именно поэтому. Короткая поездка по Темзе до Шина, казалось, заняла целую вечность. Левина не обращала внимания на холодный проливной дождь; она словно оцепенела. Она помнила, как по прибытии увидела на причале одинокий черный силуэт Мэри, окруженный голыми ноябрьскими деревьями; Мэри встречала ее. Когда судно пристало к берегу, Мэри молча протянула руку, едва заметно покачала головой и опустила глаза. Они быстро пошли в дом и, не обменявшись ни словом, поднялись на второй этаж. Только когда они подошли к спальне Фрэнсис, Мэри заговорила:
– Час назад она потеряла сознание.
Левина видела, что бледное лицо девушки пошло пятнами – она плакала. Но после ее приезда Мэри взяла себя в руки; она выпрямилась в полный рост и, открыв дверь, объявила, словно все идет, как должно:
– Maman, Левина приехала.
Фрэнсис лежала в подушках, повернув голову набок. Щеки у нее ввалились, слегка приоткрытые губы посинели; в уголке рта засохла струйка слюны. Левина достала платок и осторожно обтерла подруге лицо, только в тот миг осознав до конца, что ее подруги больше нет. Ей стало больно. Она гладила Фрэнсис по ледяной щеке, с трудом сдерживая слезы. Она даже не отдавала себе отчета в том, что в комнате находятся другие люди, и опомнилась, только
