– Если бы не эта колода, возможно, пришлось бы твою руку ломать снова. Так что скажи спасибо тем, кто её привязал.
Это сразу охладило пыл пострадавшего. Вспомнилось, как Сенькин принёс какие-то дощечки и, приложив к месту перелома, стал обматывать бинтом. Было холодно, пальцы пилота не слушались, но лубок он всё-таки приладил.
Раненого Васильева, в отличие от Ивана, загипсовали более основательно. Если бы не голова, где обошлось даже без бинтов, его могли бы принять за мумию. И всё же травмы Васильева поддавались лечению, а вот у майора Синицына обнаружились проблемы с головой. Тот заговаривался и, по словам Гаврилыча, ругал высоких партийных руководителей. Часами он вёл нескончаемый диалог с утонувшим подполковником Свиридовым и другими оппонентами в военных мундирах. Свиридов постоянно одерживал верх, и только однажды майор его победил. После этого он целый день говорил, что давно предсказывал крах великой империи – и вот наконец он случился.
– Как же мы теперь будем жить без нашего командира? – спрашивал он у всех с пристрастием, но ответа ни у кого не получил. Да и кто мог дать ему ответ на этот, казалось бы, простой вопрос.
Вместе со всеми в деревню приехали два чекиста. Не дожидаясь, пока доктор закончит с ранеными, они начали расследование крушения самолёта. Первым допрашивали Сенькина. О чём они говорили, для всех осталось тайной за семью печатями, но то, что ничего хорошего из этой встречи не вышло, стало видно по трясущимся рукам пилота. После допроса он даже отказался от еды, чего за ним не замечали, и впал в депрессию.
С Иваном тоже долго беседовали, расспрашивали о самой катастрофе и о действиях лётчиков во время полёта. В конце допроса его заставили написать подробную объяснительную со своими соображениями о случившейся катастрофе. Никаких соображений у Ивана не возникло, о чём он так и заявил. Чекисты пытались на него надавить, чтобы он хорошо подумал, но Иван остался непреклонен, хорошо понимая, что каждое слово, написанное в объяснительной, может обернуться против пилота Сенькина и него самого. О конфликте со Свиридовым, а тем более о ящике с золотом Иван промолчал, рассуждая так: что может знать пассажир о находившемся на борту спецгрузе?
До особого распоряжения пострадавших оставили в деревне под присмотром чекистов. По-видимому, решающую роль сыграло заключение дальстроевского врача, запретившего транспортировку. Все понимали, что им дали короткую передышку, и по-своему радовались, что их оставили в покое. Сенькин и майор ушли в себя. Один глубоко страдал, постоянно возвращаясь к прерванному полёту, а у другого после разговора с чекистами в голове что-то повернулось и наконец дошло, в каком опасном положение он оказался. Зато Иван пребывал на седьмом небе от счастья. До обеда он валялся в постели или помогал по хозяйству, а вечерами восседал за обеденным столом, всячески пытаясь обратить на себя внимание Насти, старшей дочки хозяйки. А та, как нарочно, не обращала на него внимания. При ходьбе девушка так покачивала задом, что Иван с замиранием сердца провожал её томным взглядом, тяжело вздыхая: «Вот это красавица! Мне бы такую!»
Упругой грудью, тонким станом и крутыми бедрами Настя напоминала свою мать, а лицом выдалась ещё красивей. Светловолосая, с большими карими глазами и чувственными пухлыми губами, прямым, слегка вздёрнутым носиком, она казалась сошедшей с картинки журнала «Огонёк», в котором постоянно писали о передовиках производства, а на обложке часто печатали портрет какой-нибудь красивой стахановки, становившейся после этого известной всей стране. Про таких красавиц, как Настя, говорили: «кровь с молоком». Каждый раз, когда Марфа отлучалась из дома, Иван пытался завладеть её сердцем, но девушка всегда уходила от разговора. Однажды он не выдержал и, перекинувшись несколькими фразами, привлёк к себе и поцеловал.
– Отпусти! – вспыхнула девушка. – Тебе мамани мало? Иди к ней, она тебя приголубит, а ко мне не лезь.
Кое-как ему удалось удержать вырывавшуюся девушку.
– Да при чём тут твоя маманя? – сказал он, улыбаясь. – Я же не виноват, что она смотрит на меня как на картинку. Я без тебя жить не могу, ты мне нужна.
– А может, тебе ещё кто-нибудь нужен?
– Только ты и больше никто. – Иван говорил это искренне: с первого взгляда он влюбился в Настю и теперь мучился от неразделённой любви. – Твоей мамане мужик нужен, понимаешь, страдает она от неудовлетворённости.
Освободив руки, девушка рассмеялась.
– А где тут мужика найдёшь? Нормальных мужчин у нас нет. Кто на войну ушёл и не вернулся, как мой отец, а кто какой-нибудь недоделанный или пьяница, вроде соседа или наших охотников. Тут таких полдеревни, да только мамане они даром не нужны. Она же у нас ещё молодая. Катька-соседка говорит, чтобы она меньше думала о своём хозяйстве, а больше собой занималась. Да как это сделать? Маманя – главная кормилица, а мы с Татьяной только на подхвате: помогаем да что-нибудь вяжем или вышиваем.
Марфа, как рабочая лошадка, одна тянула тяжёлый воз. Видно, по молодости она столько всего натерпелась, что как могла оберегала своих дочерей. Но те видели, чего ей это стоит, и всячески старались помочь. Татьяна приноровилась вышивать, да так ловко у неё получалось, что её работы долго не залёживались. У всех соседей в домах красовались вышивки с полевыми цветами, спелыми ягодами или с красивыми видами Алдана. Настя больше занималась домом и стала первой помощницей матери.
Неожиданно девушка сменила гнев на милость – сделалась более покладистой. А когда услышала, что она самая красивая и Иван её любит, разрешила один раз поцеловать в щёчку. Парню этого только было и надо: за первым поцелуем последовали другие – более страстные и продолжительные. Девушка расцвела прямо на глазах, её нежность и отзывчивость покорили Ивана.
