– Мы теперь всегда будем вместе, – шептал ей парень, – я тебя отсюда заберу. Как только устроюсь на новом месте, приеду за тобой.
В ответ Настя только улыбалась, думая про себя, что такого сокола в клетке не удержишь, если вырвется на волю – только его и видели. И всё же надеялась, что он приедет и увезёт с собой. Она понимала, что влюбилась и будет без него страдать.
Целый вечер они прогуляли по берегу Алдана. Настя показывала окрестности своей деревни, а Иван рассказывал о себе: как учился в Горном, как добирался до Магадана, где хотел работать и как оттуда его направили в медвежий угол. Потом как само собой разумеющееся поведал о случившейся трагедии. Настя не перебивала, но после его рассказа так разволновалась, что даже прослезилась. Непонятно как, они оказались в каком-то сарае, стоявшем на краю деревни. Никого вокруг не было, и, открыв дверь, Иван с Настей залезли на кучу сена, уложенного до самой крыши. Внизу шуршали мыши, холодным ветром трепало дранку над головой, а они ничего не слышали. Их горячие сердца переполняла страстная любовь.
Неожиданно заболел Сенькин. Весь день его морозило, а вечером поднялась высокая температура. Временами пилот терял сознание и даже бредил. В отличие от майора Сенькин никого не ругал, а говорил что-то бессвязное, никому не понятное. Казалось, что он призывает на помощь какие-то неведомые силы, чтобы они облегчили его страдания, но те не пришли. Врач признал пневмонию. Для лечения требовались дефицитные лекарства, которых в деревне сроду не видели, и Гаврилыч сказал, что его нужно срочно отправлять в районную больницу. Второго пилота чекисты считали главным виновником катастрофы, с причинами которой ещё предстояло разобраться, поэтому потерять подозреваемого – значило поставить крест на расследовании громкого дела. Вечером катером всех увезли в Хандыгу, а на следующее утро его вместе с Бруксом отправили в Якутск.
Поначалу Иван со страхом подумал о новом полёте. Перед глазами стоял разбившийся самолёт, и только от одной мысли о нём кидало в дрожь. Так продолжалось целый день, а потом парень, утешая себя мыслью, что выжившие в авиационной катастрофе дважды не разбиваются, смирился с неизбежностью. Когда самолёт набрал высоту, командир пригласил его в пилотскую кабину. Молодой человек подумал, что нарушил правила, но каково же оказалось его удивление, когда пилоты попросили рассказать о катастрофе. За отрогами Верхоянского хребта самолёт полетел над огромной равниной, закрытой плотным снежным покровом. Равнину прорезала ещё не закованная льдом широкая река. Это была Лена. Прильнув к окну, Иван увидел вереницы деревянных домов, протянувшихся вдоль речной протоки.
Столица Якутии встретила крепким морозом и ясным солнечным днём. Зима вступила в свои права. Больше чем на полгода затаилась северная природа в ожидании первого весеннего тепла. В Якутске пути-дороги Ивана и Сенькина разошлись. Пилота увезли в больницу, а геолога Брукса – в представительство «Дальстроя», откуда через неделю отправили в Верхоянск.
В геологоразведочное управление Иван добрался только в конце рабочего дня. Его встретил комендант – пожилой человек с вставными железными зубами.
– Присаживайся, не стесняйся, – узнав, откуда тот прибыл, пригласил к столу Сан Саныч. – Попьём чаю, а потом всё остальное. Спешить нам некуда, до утра ещё далеко.
От услышанного Иван поёжился – с дороги хотелось побыстрее куда-нибудь примоститься и на время забыть обо всём.
– Что с рукой? – показал комендант на болтавшийся рукав крытой меховой куртки.
– С самолёта упал, – сказал он с серьёзным видом, – закрытый перелом.
Его шутки тот не понял и неназойливо стал поучать:
– Надо, паря, осторожней, а то так можно не только руку сломать. Можно даже разбиться.
Иван рассмеялся.
– Ты не смейся, я знаю, что говорю. Когда старшие советуют – мотай себе на ус. Когда-то я сам был таким же, как ты: считал себя самым умным, и вон, видишь, как жизнь повернулась. – Он тяжело вздохнул и, помолчав, продолжил: – Вот я помню, приставили к нам совсем зелёного конвоира, а он сразу стал задаваться. Весь отряд так напрягал, что в конце дня мы еле живые добирались до барака. Бугор его так осторожно предупредил: сказал, что, мол, нельзя с братвой так обходиться, надо меру знать, но он не внял его словам. Думал, что король. Вот на деляне его и придавило упавшей лесиной.
Припадая на одну ногу, Сан Саныч повёл молодого геолога в общежитие. За зданием конторы Иван увидел многоместную армейскую палатку, заваленную снегом.
Расчистив снег, комендант откинул полог, включил свет. Над головой висел иней. Инеем покрылся потолок и провод со свисавшей вниз лампочкой. В палатке было, как на улице – за сорок. Прямо посередине стояла ржавая печка, сделанная из железной двухсотлитровой бочки. Толстая буровая труба через колено уходила прямо в покатую крышу с металлической разделкой. Рядом с печкой примостился длинный стол, сколоченный из струганых досок, а по краям стояли кровати. Сколько их там, Иван не мог судить, сбился со счёта.
– Располагайся, – широким жестом предложил Сан Саныч. – Сейчас ты будешь тут один, как король на именинах, а то здесь жили двенадцать человек. Только перед тобой последних спровадил.
Открыв дверцу печки, парень невольно поёжился. В топке толстым слоем лежала остывшая зола.
– Совок и кочерга возле печки, дрова под забором, воду можешь брать на вахте, – будто угадав его мысли, продолжал комендант. – Завтра завезём тебе лёд. На первый случай сухие дрова возьми в конторе. Спальный мешок и чайник я сейчас выдам. Да, чуть не забыл, магазин на улице за углом. До закрытия ещё успеёшь, только поторопись, а то не согреешься.
