– Не могу больше! Убью этого шакала!
– Ты с ума сошел, дядя Шахбан! Успокойся…. С кем связываешься? С этим ядовитым гадом?! Рано или поздно этого гада проглотит другой гад! Пошли, дядя Шахбан, подальше от этого проклятого дома! – Хасан под руку увел аксакала. – Соберем глав семей поселения и поговорим с ними на годекане…
– Глав семей говоришь?! – со стоном прохрипел аксакал. – Нет глав семей, нет сельского общества! Было когда-то у нас свое общество: сильное, дружное. А главы семей были хлебосольные, гостеприимные, отзывчивые! А теперь их нет! Нет и нет! И не осталось глав семей, настоящих мужчин в нашем поселении! Остался бы хоть один джигит, этот некастрированный козел так бы не бодался! Многие из них в лице этого животного видят преуспевающего бизнесмена. Охают, ахают, «каков он Шархан!» Была бы моя воля, давно бы его отправил на север на железной дороге шпалы укладывать! – от обиды у него глаза увлажнились… – Тьфу, нечестивец!
– Ты стал злее гиеновидной собаки, Шархан, – плакала мать, бегая вокруг аксакала и успокаивая его. – Твоя необузданность и неуемный гнев приносят тебе только одну боль и страдания! Могилой твоего отца прошу, уймись и, пока не поздно, мирись с Хасаном и аксакалом Шахбаном!
– Да, я зол на имама, мама! Не кажется ли тебе, что ты к этому облизанному кобелю слишком добра! Я с ним не мириться, а биться буду!
– Слышал поговорку: как только у козленка выросли рога, он забодал свою мать, потом соседа… Это о тебе, Шархан! – выпалила мать.
– Нет, мать, не обо мне. Это о Хасане и о его старших родичах, которые всю жизнь бодаются с нами. И не козленок он давно уже, а матерый козел. Он за свой век многим моим родичам своими рогами животы вспаривал.
– Хасану не до вас! Хасана в последние годы столько бед преследуют, если он кому-то стал опасным, то только себе.
Трудно ворочая неповоротливым от бесконечных попоек языком в пересохшем рту, Шархан выпалил:
– Если змея ядовитая, не важно, толстая она или тонкая, ее надо душить!
– Молчи, сын, не болтай лишнего, молчание не допускает лишних ошибок. Скажу и на счет змеи… Не знаю, кто из вас ядовитый змей, кто неядовитый, сын мой?.. Но, точно, видно, ты ведешь себя злее аспида… Сколько шума и возни вокруг себя сделал, нечестивец! И всему виной этот волчий выводок! Чтобы все волчье племя исчезло с лица земли! – навзрыд зарыдала мать. – Верни этих бестий в свое логово, Шархан. Заклинаю тебя! Слепой теряет в жизни посох только один раз. А Хасан делает последнюю попытку его тебе всучить! Хасан очень умный человек, послушай его, он дело говорит… Ты думаешь, никто не знает тебя, твоего злого умысла? Знают, еще как знают! Ты по горло сидишь в дерме!.. Столько бед ты натворил, столько горя ты принес, смотрю, на свою голову накличешь еще одну беду!.. Было бы за что! Верни волчат в свое логово, иначе, я верну! – мать судорожно упала под ноги сына, заплакала навзрыд.
Инквизиторы лесного братства
День тянулся бесконечно. Хасан проголодался, из еды с собой ничего не взял. Он решил углубиться в лес, чтобы полакомиться лесными дарами. Попробовал на вкус шишки. Они, замерзшие, высохшие, комом застревали в горле. Пошел дождь. Он промок, озяб, нечем развести костер – где-то в лесу из кармана, видимо, выпал спичечный коробок. Дождь незаметно перешел в мокрый снег. Он мелкой моросью сыпал на застывший в оцепенении лес. Снег, не доходя до земли, растапливался. Лужицы воды медленно скапливались на еще не опавшей густой листве дубов, кленов. А ветер, набежавший с гор, стряхивал ее на него, лесную траву, прошлогоднюю листву.
Хасану надо было ждать вечера недалеко от Пещеры кизилбашей. Ему очень хотелось видеть, как волчица встретится со своими детенышами после долгой разлуки. Он сегодня с помощью внуков Шахбана умудрился вызволить детенышей волчицы из плена Шархана. Один из юрких мальчиков через узкий лаз проник в погреб, нашел помещение, где Шархан прятал волчат. Оттуда он волчат передал Хасану, который поджидал его снаружи.
Хасан почему-то подумал, что волчица только в сумерках вернется в Пещеру кизилбашей. Поэтому до сумерек он, отпустив пастись стреноженного коня, снова углубился в лес.
В лесу Хасан из веток и травы соорудил типа шалаша, залез в него. Пригрелся и незаметно уснул. Сразу же почувствовал, что он видит сон. Нет, это был сон, в то же время не сон. С Айханум он сидел у разогретого очага. Он кочергой перемешивал горящие головешки в очаге и рассказывал ей о горестях, которые в последнее время его преследуют: Когда человеку восемнадцать лет, он уверен, что смерть – это то, что случается с другими, его она не касается, потому что он бессмертен. А потом проходят годы, вместе с прожитыми годами приходит и жизненный опыт. Он седеет, становится слабым душой и телом. Начинают умирать его знакомые, друзья, родные, близкие… Тогда он опять начинает задумываться над вопросом о жизни и смерти. Иногда приходит страх: «Неужели я тоже, как они, уйду в другой мир, мир теней и мертвых? Интересно, на какой стороне света находится человек в тот момент, когда собирается уходить в вечность? На земле? Между небом и землей? Между землей и морем? Может, в невесомости, там, где нет притяжения планет? А может, там… ничего нет, там только черная дыра и молчание, и ничего больше?»
Меня со временем размышления о смерти стали наполнять какими-то возвышенными чувствами, жизнь в этом состоянии души мне стала казаться содержательней, ценней. В одну из бессонных ночей я пришел к умозаключению, если бы человек был бессмертен, то жизнь потеряла бы всякий смысл. Понимая, что человек недолговечен, и за все приходится держать ответ, разумный человек со временем по-другому начинает соразмерять каждый свой поступок в жизни. Ведь любое действие может оказаться последним. И каждый поступок имеет свое значение, начало и конец. Я в одной Священной книге прочел интересную вещь. Под одной крышей сошлись пожилой мужчина и такая же женщина, которые в молодости были вместе. В молодости между ними
