подземных лабиринтов и разветвлений», – подумал он.
– Хасан, думаешь, мы тебе так и поверили? В волчьем логове их нет! – желтые зрачки вдруг широко распахнувшихся глаз Артиста хитро уставились на Хасана.
– Давайте мы убьем его, что с ним церемониться! – вскипел Шархан.
– Да уймись, ты! – крикнул на него Артист. – Никуда твои волчата не денутся! А пока свяжите его, пусть подумает. Что-то у меня в утробе заурчало, – разглаживая живот, он переменил тему разговора, – пора заправляться. Собирайте сухой хворост, разожгите костер, жарьте шашлыки! Будем гулять.
– Скорее бы так, Артист! Мы мигом! – воодушевился Пеликан и с тесаком забегался по поляне в поисках сухой хворостины.
– Хасан, не ударяйся в грязь лицом, ведь ты ученый мужик! – неожиданно переменил тему разговора Артист. – Человек человеку может быть или другом, или врагом. Если от дружбы ты отказываешься, врагом Шархана оставлять тебя опасно! У тебя остается одна участь – быть его рабом. Надень-ка, Пеликан, на его шею колодку! Да зааркань его! Он будет скотиной Шархана… – загорелись глаза Артиста. – Шархан, ты хочешь иметь говорящую скотину?
– Говорящая скотина – это круто! – развеселился Шархан.
Откуда-то быстро нашлась деревянная колодка. Скорее всего, они ее при себе держали в чехле, пристегнутой ремнями к седлу. Шархан надел колодку на шею Хасана.
– Вот теперь, Хасан, ты в полном ажуре! – захохотал Артист.
Хасан в 21 веке не ожидал такого садизма, средневекового обращения к себе. Он весь съежился, его замутило. Он еле сдерживался, чтобы его не вырвало. Он свои эмоции не проявил, перед бешеными собаками слабость души не показал. Он понимал, любая поспешность, оплошность с его стороны могли обернуться крушением для его жизни. Поэтому с ними заговорил по-философски:
– Горсточку бы скромности, стыда вам, примазавшимся к власти, чиновникам! Многие вы в погоне за богатствами потеряли человеческий облик, превратились в злых и коварных существ. И что всего горше: эти качества потеряли и многие из тех, кто считал и считает себя интеллигентными людьми, совестью нации. А интеллигентные люди в эти лихие годы должны были себя проявлять нравственным эталоном для подражания своего народа.
Еще никогда, со дня сотворения Адама, так открыто, дико не проповедовались культ денег и вседозволенность. То, что испокон веков называлось совестью, стыдом, – сегодня все это заменила алчность, стремление вчерашних членистоногих править над разумными существами, лишить их воли, чести, любой ценой делать деньги и карьеру… А там – хоть всемирный потоп! Честь, доблесть, совесть – самое святое, что сохранил наш народ в многовековой борьбе своего становления, – растоптаны. Эти нравственные качества свято оберегали его в самые тяжелые годы для страны. А разумный человек не должен и не может забыть о святом, свою историю. Он с этим чувством каждый вечер должен входить в свой дом, как в божий храм, и каждое утро в поисках порции совести должен выходить из него. Что общего может быть у света с тьмой? Какая общность может быть у храма с общинными идолами? Какой результат может дать общение праведности с теми, кто ее не имеет?
– Мели, мели Емеля, твои рассуждения помогают хорошей усвояемости баранины и «принятия на грудь» большего количества спиртных напитков. Будь здоров, Волкодав! – чокаясь с ним, захохотал Пеликан…
– Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире, берущий любые взятки! – продолжил Пеликан.
– Да здравствует самая либеральная власть нашей страны, позволяющая иметь, сколько хочешь жен!
– Урра-аа!
– Иметь сколько хочешь денег!
– Урра-аа!
– Да здравствует российская водка, самая чистая водка в мире!
– Урр-рааа! – водка, чарка за чаркой, пошла по кругу.
Хасан горько ухмылялся.
Хасана допрашивают с пристрастием
Ночью с гор подул студеный ветер. Тучи сгустились, сначала выпал гололед, затем он превратился в большие хлопья снега. Зашумела вьюга, лес, поляна, звериные тропы, дороги замело белоснежным ковром. Поселение Х… подобно острову, надолго оторвалось от внешнего мира. Хасан с колодкой на шее лежал и думал. Если Шархан сохранит ему жизнь, целыми сутками не будет выходить из леса, любуясь картинами зимнего пейзажа. В прошлом году зимой, по вечерам, когда запад зажигал хрустали ледяных вершин Джуфдага и всего горного хребта, а синие туманы еще настилали долину Рубас-чая, ему чудилось, будто он летит на перине тумана, а в глубине его чрева громоздятся ледяные горы. А тени, исходящие от облаков, играющие в лучах солнца, довершали очарование зимнего вечера. Казалось, тихо продвигаются не белые клубящиеся облака над горами, а исполинские громады горных вершин; они там, в дали, колеблются, возникают и тают за дымчатой зыбью. А когда облака, сотканные лучами солнца, свивались дымчатой фатой на плечах гор, их полупрозрачность поражала своей неизъяснимой нереальностью. В морозный вечер с темно-голубого неба, бывало, звездочки инея со звоном сыпались на ветви деревьев, пики гор, мерцали в огненно-красных лучах заходящего солнца.
