путей сообщения, народный комиссар угольной промышленности, Председатель Высшего Совета народного хозяйства — таковы далеко не все должности, занимаемые им. Разумеется, Сталина не могло не беспокоить могущество Дзержинского. Хозяин хорошо понимал, что пока жив «Железный Феликс» — его власть ограничена. Особенно укреплялись позиции Дзержинского в ходе съезда.
После одного из вечерних заседаний Жихарева пригласили в кремлевскую квартиру Хозяина. Коротко справившись о пашкиных успехах, Сталин перевел беседу на борьбу с оппозицией.
— Молодей наш Феликс! Как хорошо выступает, — словно мимоходом обронил Хозяин. — Но крут, очень крут. Трудно тебе, Жихарев, будет с ним дальше работать. Тебя — заслуженного человека — столько времени не давал аттестовать. А как аттестовал? Всего одна шпала! Даже мое ходатайство не помогло… Не будет тебе при нем хода!
С этими словами он выпроводил Пашку из квартиры. Ну а тот понял, что получил санкцию на ликвидацию «Железного Феликса». На следующее утро Жихарев был в своей маленькой лаборатории на Лубянке. Быстро приготовил он тот же яд, при помощи которого был устранен Фрунзе. Задолго до начала заседания съезда Пашка приехал к Хозяину. По его указанию Жихареву выписали пропуск на беспрепятственный проход во все помещения Большого театра, где проходил съезд. Переодевшись дома в новенькую форму с орденом, Жихарев явился в комнату отдыха президиума съезда. Время шло к большому перерыву. Сновали буфетчики — переодетые сотрудники ОГПУ — раскладывая по тарелкам осетрину, икру, бутерброды с бужениной, колбасой и окороком. Выставлялись со льда бутылки с лимонадом и минеральной водой, кувшины с крюшонами.
Закончилось заседание. Комната начала заполняться членами президиума. Вошли Сталин с Дзержинским.
— А, Жихарев! — приветствовал Пашку Хозяин. — Дай нам с товарищем Дзержинским чего-нибудь попить.
Стакан с ядом Пашка приготовил заранее, осталось лишь налить в него крюшон.
— Ну, никакой культуры! — воскликнул Сталин, когда Жихарев протянул ему с Дзержинским стаканы. — На подносе подавать надо! А вообще, Феликс, это — мой ученик. Мы с ним в Царицыне и на Польском фронте воевали. И Питер от Юденича обороняли, когда Зиновьев обосрался. Спасибо, Павел. Иди!
Поговорив с Хозяином и другими делегатами съезда, «Железный Феликс» поехал к себе на Лубянку. Там у него начались боли в сердце. Велев разбудить его через сорок минут, Дзержинский лег на стоявшую в кабинете койку. Когда в назначенный срок сотрудник секретариата вошел в кабинет, «Железный Феликс» был мертв.
Вскоре после похорон Дзержинского Жихарев получил вторую шпалу в петлицу.
— Внеочередным присвоением звания мы отмечаем ваш вклад в борьбу с контрреволюцией и ликвидацию злейшего врага советской власти — Савинкова, — сказал Паукер, поздравляя Пашку.
Арестованный в августе 1924 года при попытке перехода границы руководитель партии эсеров Борис Савинков был приговорен Военной коллегией к расстрелу. Вскоре смертная казнь была заменена 10-летним тюремным заключением. Сталин пристально следил за поведением заключенного. Однако дважды приговоренный к смертной казни еще при царизме, прошедший тюрьмы и ссылки Савинков не был сломлен. Во Внутренней тюрьме на Лубянке он написал две повести «Конь вороной» и «Записки террориста», стихи и статьи. Мало того, Борис Викторович потребовал его освобождения из-под стражи как революционера, внесшего большой вклад в борьбу с самодержавием.
6 мая 1925 года Жихарева вызвал Паукер.
— Есть решение, — сказал он. — Ликвидировать Савинкова. В советских тюрьмах, как вы понимаете, не убивают. В советских тюрьмах кончают жизнь самоубийством, да и то — лишь психически больные люди. Поэтому смерть Савинкова должна быть низменной и ничтожной. Она должна вызвать не жалость, а презрение советских людей.
Пашка знал, что каждое воскресенье Савинкова возят на загородную прогулку. Его старые друзья и помощники Вася Фомин и Тихон Гаврилович продолжали служить на Лубянке. Их-то Жихарев и взял с собой. Из посторонних оставили только латыша-охранника, который всегда сопровождал Савинкова на прогулках. Поехали в Никольское. Там Савинков долго смотрел на Москва-реку. Затем побродили по лесу. Потом раскинули скатерть. Разговаривали мало. Пашка следил, чтобы стакан Савинкова не пустовал. Когда тот выпил бутылку коньяка, вернулись в Москву.
— Эх, Борис Викторович! И что вам у нас не силится? В какой еще стране у заключенных такие условия? — недоумевал латыш-охранник.
Савинков молчал — спиртное привело его в меланхолическое настроение. Неподалеку от Лубянки на него надели наручники. «По уставу положено», — объяснил ему Жихарев. На одном из лестничных пролетов Вася Фомин и Тихон Гаврилович взяли Савинкова под руки.
— Что, падла, свободы захотел? Сейчас ты от всего освободишься! И от жизни — тоже! — с этими словами Пашка принялся бить Бориса Викторовича ногами по животу.
После пятого удара тот перестал вырываться и обмяк. Жихарев подхватил его за ноги, а помощники перекинули Савинкова через перила.
— А ты, чудь белоглазая, что хлебало разинул?! — прикрикнул Тихон Гаврилович на латыша. — Живо вниз! Посмотри, что с ним.
На шум упавшего тела сбежалась охрана.
— Мы с ним как с человеком, а он, гад, сиганул в пролет! — размахивал руками спустившийся вниз Вася Фомин.
Охранники ушли докладывать начальству. Жихарев с подручными склонились над телом.
