— Некому, Паша! Кто в революцию погиб, кого во время коллективизации загребли, кто сам умер. Только их, да наши с твоим отцом дети остались.
— Ну а как в Пятидврокре жизнь?
— У нас-то ничего. Официально в колхозе числимся. Когда сена накосим, когда хлеб поможем убрать. А в основном, как жили прежде, так и теперь живем. Ведем свое хозяйство, охотой, грибами, ягодой промышляем. Я еще пчел держу, (хороший приработок), травы собираю, ну и, конечно, лечу. Да ты бы, Пал Палыч, сам бы приехал и посмотрел. Я, вот, тебе и бумажку с адресом припас.
— В Москве надолго, Сидор Кузьмич?
— Завтра домой собираюсь…
— Махну-ка я завтра с вами? Не возражаете?
К концу следующего дня Пашка и Сидор Кузьмич были в Пятидворке. Деревня, действительно, состояла всего из пяти дворов. Жихареву казалось, что он находится на самом краю света. Дорога упиралась в деревню и кончалась в ней. Бог весть, на сколько километров далее не было никаких населенных пунктов. Только леса, перемежаемые полями, тянулись вглубь России. Лишь два раза в год нарушали покой этих мест люди. Весной, чтобы посеять, да в конце лета, чтобы собрать урожай. Мало кто забредал в пятидворковские места даже из деревни Павлева — последнего оплота цивилизации, находившегося в трех километрах.
Шел отлет птиц на юг. Многочисленные стаи гусей и диких лебедей останавливались на отдых в опустевших серых полях. Тогда Пашка с кумом баловались тушеной гусятиной с яблоками и запеченными целиком лебедями. Били они и уток. Кузьмич коптил их на зиму. Он показал незаурядные способности кулинара.
— Дичь была коньком шеф-повара нашего лейб-гвардии уланского полка. А коптить уток я научился у повара лейб-гвардии Финляндского полка. Мы стояли рядом на позициях в 1916 году, — рассказывал старик.
— Вы, с вашим талантом, многое могли бы достичь даже сейчас, — похвалил Пашка кума.
Тот вздохнул, задумчиво посмотрел на Жихарева и промолчал.
Кроме птицы удалось добыть пару кабанов и лося. Пашка пытался ловить рыбу, но она уже отжировала и почти не клевала. Так пролетел дополнительный отпуск, предоставленный Жихареву Лаврентием. Вернувшись в Москву, Пашка понял, что надолго расстался со свободой. Ему поручили неотлучно находиться при Сталине.
22 июня 1941 года в 4 часа утра на дачу вождя в Кунцево позвонил нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов. Он сообщил, что 10 минут назад румынская береговая артиллерия обстреляла советские военные корабли в устье Дуная. Нарком попросил разрешение открыть ответный огонь. Хозяин бросил трубку, не сказав ни слова. Четвертью часа позже раздался звонок от заместителя начальника Генерального штаба Жукова. Он доложил о нападении немецких войск по всей протяженности советско-германской границы, массированных ударах с воздуха, которым подвергся ряд городов, в том числе Киев. Снова, не дав никаких указаний, Сталин бросил трубку. Он потерял ориентацию и плохо понимал, что происходило вокруг. В 9 часов утра прибыл человек от Берии, сообщивший, что Политбюро собралось в Кремле и ждет генсека. Минут через сорок вождь в сопровождении Жихарева прибыл в Кремль. Вид у членов Политбюро был подавленный. О положении дел на границе доложил Ворошилов.
— Мы считаем, что Германией осуществляется широкомасштабная провокация, поэтому воздержались от каких-либо директив войскам. Считаю целесообразным просить Политбюро об осуждении самоуправства наркома Военно-морского флота Кузнецова, поддавшегося на эту провокацию, и приказавшего кораблям Дунайской флотилии открыть ответный огонь по румынским береговым батареям, — завершил доклад Ворошилов.
— Нет, Клим, это — не провокация. Это — война, — возразил ему Берия.
— Насколько я понимаю, — подвел итог Сталин. — Ответный удар нанесен только на одном участке фронта — в устье Дуная. На остальном протяжении советско-германской границы неприятель вклинился вглубь нашей территории на расстояние до 100 километров. Наши войска оказались не только не готовы к отражению удара, но и не получили никаких указаний о своих действиях. Ты, Клим, многие годы успокаивал меня, что наша армия — самая сильная в мире, что врага будем бить на его территории. Пока бьют нас, на нашей территории! Были ли возведены новые оборонительные рубежи в Прибалтике, Западной Украине и Белоруссии, в Молдавии? Нет! Завершено ли перевооружение дислоцированных вдоль границ частей? Нет! Выпущены ли из лагерей все незаконно репрессированные при Ежове военачальники? Нет! А сколько военных расстреляли? Ты, Лаврентий, представлял мне донесения наших разведчиков из заграницы? Ты докладывал мне, что готовится нападение? Нет! Ты тоже меня успокаивал. А ты, Молотов, став наркомом Иностранных дел, собирал через своих дипломатов информацию о положении дел в Германии и странах гитлеровской коалиции? Нет! А ты, Мехлис, скольких дипломатов и разведчиков исключил из партии и передал в следственные органы за то, что они якобы распространяли слухи о готовящейся войне? Словом, государство, завещанное нам великим Лениным, вы просрали! В таких условиях я снимаю себя ответственность за управление государством и отказываюсь от руководства страной и партией!
С этими словами Хозяин покинул кабинет и возвратился в Кунцево.
Каждый день на протяжении последующей недели он напивался до бесчувствия. Качаясь и бормоча что-то бессвязное, броди он по дому. На люди Пашка его не выпускал: не хотел, чтобы обслуга и охрана видели вождя в таком состоянии. Жихарев опасался, как бы запой не перешел в белую горячку.
