Приставив к шраму автомат, Жихарев нажал на спусковой крючок. Очередь разнесла на части череп полковника, и он покатился вниз, дернув ногой в позеленевшем от сырости сапоге.
К закату управились. В сумерках рвы засыпали снятые из оцепления бойцы батальона НКВД. Другие разжигали костры — работать предстояло всю ночь.
— Может быть, лучше завтра инженерный батальон вызвать? — спросил начальник областного управления НКВД.
— Не стоит. Об этом деле должно знать как можно меньше людей, — ответил Пашка.
Вернувшись в Москву Жихарев узнал, что Иру арестовали на работе в день его отъезда в Катынь. Пашка пошел к Лаврентию.
— Ты же знаешь, что Коба очень не любит, когда кто-то из его окружения путается с еврейками. А Ира твоя — еврейка! Хозяин давно хочет сам подобрать тебе жену, русскую. Поэтому тискайся пока с кем-нибудь из обслуги дач. За Иру не беспокойся! Сидеть будет хорошо. Пальцем ее никто не тронет — я запретил. Много ей не дадут. Ну а ты будешь ей время от времени посылки с шоколадом посылать, если захочешь. Словом, условия ей будут созданы неплохие. Мы подсчитали, что тебе еще дополнительный отпуск положен. Получи путевку в ХОЗУ, съезди, отдохни. Да совсем забыл! Мы тебя к ордену Ленина представили. Дополнительно включили в указ Президиума Верховного Совета. Удалось втиснуть с деятелями науки и культуры. Через три дня вручение наград. Получай награду, отдыхай, а потом перейдешь в распоряжение только Кобы.
Через три дня в Большом Кремлевском дворце Калинин вручал Пашке орден Ленина.
— Очень приятно снова вручать вам награду! — тряс он бородкой, с опасением поглядывая на Жихарева выцветшими глазками из-под очков.
Глава 26
В невеселом расположении духа возвращался Пашка с банкета после награждения. В подъезде его остановил дежурный.
— К вам, товарищ комиссар первого ранга, какой-то человек. Говорит, что ваш родственник», — доложил он.
Со скамеечки рядом с дежурным поднялся высокий осанистый мужчина в зеленом брезентовом плаще. Щурясь, он вглядывался в Пашку.
— Вот каким ты стал, Пал Палыч, — как бы заново узнавая Жихарева произнес он.
— Да и ваш облик мне знаком. Не помню только, где мы встречались.
— Мудрено помнить — после нашей последней встречи более двадцати лет прошло. Кум я ваш — Сидор Кузьмич!
Поднялись в квартиру Жихарева. Пашка достал из холодильного шкафа имевшуюся в доме снедь, поставил на стол бутылку коньяка и бутылку водки.
— Я, Паша, тебя с того дня, когда батя твой отравился, не видел. Искал тебя, всегда верил, что ты в люди выйдешь. Вон, ты каким орлом стал — в генералы вышел! — поохивал кум, закусывая коньяк крабами.
— А какова ваша судьба, Сидор Кузьмич? — поинтересовался Пашка.
— Благодарение Богу, ничего! Отвоевал в Гражданскую и вернулся в Питер. Еще десять лет прослужил военным фельдшером. Начал подумывать о частной практике после выхода в отставку, да тут НЭП и прихлопнули. В Питере тогда такое творилось! Всех деловых людей сгребли в одну ночь и на Соловки отправили. Потом за дворян принялись — всех позабирали. А когда Кирова убили, совсем в городе житья не стало — облавы, обыски, аресты. Понял, что без большого чина жить в городе нельзя. Каждый день на волоске висишь. Не то ляпнул — в момент загребут.
— С большим чином — тоже, — вставил Пашка.
— Так, вот я и говорю, — продолжил кум, опрокинув рюмку. — Жить в городе невозможно, в деревню подаваться надо. Как раз коллективизация закончилась, всех неугодных пересажали, а потому передышка будет. Подался я на родину — в Коломенский район, в деревню Пятидворка. Там мои и твоего отца, Павла Потаповича, корни. Там мы родились, там дружили, оттуда на действительную службу в царскую армию уходили. Служили мы в уланах. В одном полку. Я с детства к медицине пристрастие имел: всегда кого-нибудь лечил: или собак, или товарищам раны обрабатывал. Потому и определили меня в санитарную команду, а после на фельдшера выучили. Батю твоего еще до армии родители «в люди отдали». В Коломне он кормился. Сначала подмастерьем был у слесаря, потом на Механическом заводе работал. Один раз приехали мы на побывку домой. Ох, погуляли! Отец твой мужиков, да парней научил по- улански пить. Руки ему связывали за спиной, а он зубами брал со стола полную бутылку водки и выпивал ее из горлышка. А сколько девок мы перепортили! И в Пятидворке, и в Павлеве, и в Ивановском, и в Колодкино, и в Борисово — всю волость прошли. Там, поди, по сей день наши потомки живут. Когда отпуск кончился, лесами, звериными тропами в Коломну выбирались. Мужики из этих деревень пообещали нам с твоим отцом яйца отрезать. Поэтому, когда кончилась наша служба, не могли мы вернуться домой. Мне-то не надо было, я стал казенным человеком, при жалованье и мундире. А батя твой поначалу даже свое дело завел. Женился на твоей матери, но потом вдруг пропил свой инструмент, и пошла у него жизнь, как у «перекати-поле».
— Сидор Кузьмич, не страшно в родных краях жить? Вдруг кто-то из земляков захочет приговор насчет ваших яиц привести в исполнение? — усмехнулся Жихарев.
