Бортовой

найти пустую скамеечку.

На борту «Арго» я долго размышлял, с чего начать разговор с сыном. Напридумывал кучу фраз, навоображал разговор в лицах… а потом взял и стёр всю эту дребедень.

– Когда дед рассказал вам? – негромко спросил я, проводив взглядом почтенную старушку, катившую перед собой коляску с внуком. Или с правнуком.

– После того, как нас перевели сюда, – сказал Серёжа. – Собрал всех и сказал: так и так, Миша… то есть ты, жив, но в компьютере. Бабушке аж плохо стало, я за её лекарством в комнату бегал. Она потом требовала, чтобы мы звонили на твой корабль, хотела говорить с тобой. Дедушка её еле успокоил.

– А ты? Не разочаровался?

– Па, не говори глупости, – совершенно серьёзно сказал мой четырнадцатилетний сын. – Знаешь, как я обрадовался? Только дедушка взял со всех слово, что мы никому… говорит, ты засекреченный. Тяжело это – молчать. Но всё равно я обрадовался. Ты живой, это главное. А в каком виде – мне, если честно, пофиг.

– Да уж, не каждый может похвастать отцом-компьютером, – рассмеялся я – и это был смех облегчения. Какой камень с души… – Но учти, гонять игрухи на моём ядре не дам. Мне Тома за глаза хватает, тот ещё геймер.

– Что, дядя Том до сих пор с тобой летает? – улыбнулся Серёжка. – А дядя Радик?

– Радик погиб, – воспоминания о друге, которого уже не вернуть, отозвалось глухой болью. – Тогда, на «Меркурии».

– Извини.

Неожиданно возникшую паузу заполнила стайка школьников обоего пола – ровесников моего пацана. У одного из них на хиповатом браслете громко играла минусовка популярной молодёжной песенки, и компания не слишком стройным хором весело голосила под неё. Некоторые даже пританцовывали, не обращая внимания на осуждающие взгляды бабулек. Дома их ждут уроки, и до вечера ещё надо дожить, не помирая от скуки. Потому путь от школы до станции монорельса подростки старались скрасить любым доступным способом. Я уловил взгляды, брошенные двумя или тремя мальчишками на моего сына. Взгляды были завистливыми: наше сходство бросалось в глаза, а иметь родственника в чине капитана космофлота – это круто. Наконец развесёлая компания втянулась в круглое прозрачное здание – лифт монорельса – и в парке снова воцарилось благочиние.

– А мама? Как она?

– Мама… – мне не понравилось то, как тяжело вздохнул и отвёл взгляд Серёжка. – Сложно сказать. Она сидела так, неподвижно. А потом пошла в свою комнату и ревела, как девчонка… Не знаю, па. По-моему, она испугалась.

С одной стороны, испуг Инны можно понять: покойник воскрес. Но с другой… Почему-то в глубине моей бессмертной души возник ледяной комок. Честно говоря, я тоже боялся.

Подозреваю, что разговор с женой будет тяжёлым. Мы с ней оба изменились за это время, и в какую сторону, ещё неизвестно.

…Угощение, вино, радость встречи…

Я опять раздвоился. Впрочем, теперь это моё привычное состояние.

Одна часть меня, как ни в чём не бывало, участвовала в семейном застолье, почти как в старые добрые времена. Разве что снедь и выпивку мог только нюхать. Другая – ощущала пустоту. Будто стоишь на краю пропасти, и всего один шаг отделяет от полёта вниз.

Страх в её глазах. Хорошо скрываемый, подспудный, давящий страх.

Инна слишком умна, чтобы показывать его или устраивать истерики, но меня это не обманет. Она боится.

И боится она – меня.

Наверное, её бы не остановило ни то, что я не человек, ни то, что, говоря условно, могу с ней теперь только дружить. Но в её глазах я увидел своё отражение. То, чем я стал в действительности.

Я больше не тот, кого Инна любила все эти годы. Тот Михаил Кошкин умер два с половиной года назад. Она похоронила и оплакала его. Вместо того, похороненного и оплаканного, внезапно возник из небытия чокнутый компьютер с раздутым самомнением и плохо залеченной социопатией. Я могу быть непредсказуемо опасен, и Инна это чувствует. Спасибо хоть на том, что не пытается «уберечь» Серёжку от общения с таким отцом.

Мама.

У неё всегда было неважное здоровье, какие-то проблемы с наследственностью из-за проживания предков в зоне экологического бедствия. Отец всю жизнь берёг её от сильных переживаний, но от всего на свете уберечь невозможно.

Маме было всё равно, из чего я теперь сделан. На то она и мама, чтобы любить своих детей без всяких условий, такими, какие они есть. Она была счастлива уже потому, что я был рядом.