Она пылко ответила на объятия и поцелуи. Но, когда мы опять обессилели, опять поглаживая шрам, она ответила:
— Наши пути расходятся и больше не сходятся. Я не смогу быть твоей. Прости.
— Жаль! Как жаль!
— Я буду твоей ещё семь ночей, а потом ты должен вернуться. Там твой Путь. Твой бой — там. И там наш враг. А девочку — не обижай. И как ты всех в себя влюбляешь? — она укусила меня. Не скажу куда.
Пастораль
Утром я с наслаждением сидел на лавке у порога, подставив лицо и голый торс восходящему солнцу. Мир просыпался. И я оживал. Душой.
Мои спутники выползали на солнышко. Ехидное лицо Громозеки, ошарашенное лицо лейтенанта — он так и не вышел из состояния обалдения, радостное лицо Кадета, обиженно насупленная докторша, любопытное лицо великоразмерного ребёнка Прохора и его уменьшенные копии — братья и сёстры, как любопытные зверьки, разглядывающие меня.
Кстати, тут и выяснилось, что значит — неверные глаза. Яркий свет был мне неприятен. А на солнце было больно смотреть. Это было похоже на то, как просидев в тёмном погребе, в полдень выходишь на яркий солнечный свет. Глаза привыкают? А мои — нет, отказываются адаптироваться к повышенной освещённости. Не верные. Но зато в темноте я видел — как кошка. Ну что ж, сам виноват — нарушил процедуру. Может быть, я и пожалею об этом, но не сейчас, когда причина нарушения регламента крутится перед глазами.
— Громозека, ходишь, боец? — спросил я своего телохранителя.
Громозека отчебучил несколько па гопака:
— Лучше, чем был, командир! Дарья Алексеевна — чудо! Но, я вижу, ты за всех отблагодарил!
— Пошляк, — крикнула Даша, кинув в него картофелиной.
Громозека ловко увернулся, раскланявшись, как мушкетёр Дюма.
— Два наряда по кухне! — вынес я вердикт.
Теперь Громозека раскланивался мне.
— Паяц, — резюмировал я.
— Кадет? — спросил я.
— Готов к труду и обороне! — Кадет вытянулся по стойке «смирно», попытался щёлкнуть каблуками. Ясно, ноги в порядке.
Оказалось, что причина обалдения лейтенанта — вылеченный позвоночник. Он мечтал сталь лётчиком, но неудачное приземление при прыжке с парашютом при посещении курсов тогдашнего ДОСААФА — длительное лечение лучшими врачами Союза (профессорская семейка). На ноги его подняли. Но остались дикие боли в сломанной спине, время от времени. С мечтой о небе пришлось расстаться. И вот — он сотрудник органов.
Следующая — докторша. Но на мой вопросительный взгляд она сделала обиженную рожу и ушла. Не понял, ей не досталось плюшек? Или это личная обида на меня?
— Я же тебе говорила, — сказала Даша, появляясь рядом, а потом крикнула, похлопав в ладоши: — К столу!
Ревность. Вот напасть! Ещё и передерутся. Я вдруг стал очень популярным у женщин. Необоснованно и незаслуженно. И у каких женщин!
Столы накрыли во дворе. Простая сельская еда была для меня в радость.
— Иваныч, что думаешь делать? — спросил Громозека.
— Хозяйка дала нам ещё неделю отпуска в этом санатории. А сколько даст нам командование? — этот вопрос я адресовал лейтенанту.
Он закашлялся, быстрее пережёвывая полным ртом, оттого смутился:
— Я городской — сроду не ел вкуснее, — пояснил он, а потом по вопросу: — Ну, я думаю, неделя у нас есть, коль Дарья Алексеевна была столь любезна.
Он отвесил поклон Даше. Громозека опять заухмылялся, за что звонко получил деревянной ложкой в лоб от меня.
— Кто сможет подумать, что неизлечимые травмы будут все устранены за три дня? — продолжил лейтенант.
— Ну, коли так, то возьму на себя ответственность, — сказал я, — остаёмся. Думаю, мы заслужили отпуск. Воевали мы хорошо, а будем — ещё лучше. Принимаю на себя повышенные обязательства.
— Иваныч, ты всё испортил, — скривился Громозека, — всю сказочную атмосферу убил. Я прям себя на партсобрании ощутил.
— Не знал, что ты партийный.
— Я тоже не знал, что ты… — начал Громозека, но мой кулак, приставленный к его носу, заткнул ему рот с его очередной пошлостью.
— Итак! — я стал подводить итог импровизированного собрания. — Дарья Алексеевна, если вас не затруднит эта куча шалопаев, то можем помочь
