Картина в носовой прорези покатилась направо, и на этот раз Боголепов сообразил правильно: командир хочет развернуться и увести «Морского дракона» от ответных ядер. Их не могло не быть – и они были.
Дзанг-баммм!!!
На кормовой стенке рубки появилась выпуклость, которой раньше не было. «На излёте попало в рубку, не пробило», – как-то отстранённо подумал поручик. Он был не совсем прав, но свою ошибку осознал лишь минут пять спустя.
Корпус «Морского дракона» дёрнулся; на этот раз звук от попадания был гораздо глуше. Моряки устояли на ногах без труда. Армейский офицер, отдать ему справедливость, тоже ухитрился не упасть, хотя это ему стоило усилий.
– Всё, ушли, уже не достанут. – Голос командира был как-то слишком спокоен. Слова содержали в себе чистую правду, но…
Палуба затряслась мелкой противной дрожью. Руки Семакова принялись быстро-быстро переключать рычажки. Несколько огоньков на поверхности перед командиром погасли. Дрожь унялась.
Флотские офицеры обменялись не вполне понятными фразами:
– Похоже, один из движков сдох.
– Тифор Ахмедович говорил, мы и на четырёх двадцать выжмем.
– Потому и отключил… Зябков!
Из трюмного люка высунулась голова в бескозырке. Она даже не успела что-то сказать, как последовал приказ:
– Осмотреться в трюме и на палубе! Доложить о потерях и повреждениях!
Слушвашбродь! – И с этими вполне понятными словами голова исчезла. Через считаные минуты последовал доклад: – Так что, ваше благородие, Прохор Савельич говорит: у нас контуженные имеются, трое. Ядро боком ударило, обшивку помяло да шпангоут погнуло. Течи нет. Ещё кормовому гранатомёту щит пробило насквозь, да ствол вместе с лотком поковеркало, да тем же ядром в рубку попало, вмяло броню, стал быть.
– Всем разрешаю подняться на палубу, кроме пострадавших. Глядите, братцы, что нами сделано.
– Ох ты, Никола Морской, да ведь ни одной мачты не осталось!
– Чего там мачты, горит он, анафема! Вона как дым валит. Ей-же-ей, пожар.
– И тушить, похоже, не потушат. Хотел бы я видеть, что у них на верхней палубе.
– На верхней, скажешь тоже. Да у них артиллерийская палуба полыхает! Вот доберётся до крюйт-камеры…
– …Бушприт тоже оторвало…
– …Глянь-кось, с флагмана шлюпки спускают! Не спасут линкор, вот чтоб мне на берегу хлебного вина не понюхать…
– Да ты чё, с какого флагмана?
– И с него тоже, и с парохода, который с чёрной полосой, и, опять же…
Для сухопутного артиллериста картина казалась очевидной, но большим усилием воли он всё же вспомнил наставления преподавателей Михайловского училища и постарался мысленно составить рапорт об итогах боя: «Цель горит, тут без вопросов, но, возможно, её потушат. Однако мачты скоро не поставят, это точно. То есть корабль к бою не пригоден, сиречь выведен из строя. Да он и до Севастополя не дойдёт, разве что на буксире… Успех, тут сомнения в сторону. И если б только эти их гранаты все до единой взрывались…»
В трюме, а точнее, в выгородке, что была отведена под лазарет, тоже шла работа. Двое матросов находились в сознании, они уже лежали на койках. Над третьим хлопотал санитар. Лечение заключалось в скляночке, которую Прохор ловко извлёк из сундучка. Лекарство пролилось на тряпицу, каковую корабельный эскулап поднёс к носу пострадавшего. Действенность проявилась немедленно:
– Да что ж ты творишь, ирод! С твоего лекарства… кха… кха… да от тебя покойник своими ножками на кладбище побежит!
– Цыть мне тут! Лежи, Аника-воин. Контузия у тебя, и у вас двоих тож она. К Николай Иванычу отправят, и если денька три полежать придётся, то, считай, повезло. Да чтоб на вино и глядеть не моги! Уж видел я, что оно с контуженными делает…
– Прохор Савелич, мне б хоть одним глазком глянуть, чего там наверху. Ить не слышно.
– Меня-то слышишь, аль как?
– Как сквозь три одеяла разом.
– То-то ж. Вот и лежи потому. А наверху пожар; горит линкор тот хранцуский.
– Где горит?!
– Дурень! Хранцуз, говорю, полыхает пожарищем.
– Так утопили, выходит?
– От же чурбан! Сказано тебе: горит он. И шлюпки вокруг, вон о них твои горлопанят.
Вражеская эскадра всё ещё восстанавливала сломавшийся строй. «Морской дракон» обогнул её с юга и взял курс к порту. На лаге стрелка показывала чуть более двадцати узлов: хотя резерв по мощности остался, но командир решил не перегружать оставшиеся движки.
– Михаил Григорьевич, команде я разрешу сойти на берег, мне с докладом к адмиралу Нахимову, так что уж придётся вам довести корабль до того
