— Нет, он тоже к нашим местам непривычный был. А я точно так же в лесу заблудился, стыдно сказать, в трех осинах! Тоже кругами ходил: казалось, только что это вот дерево видел, нарочно сучок сломил… и гриб какой-то красный приметил! Кто ж знал, что эти грибы там целыми полянами растут? Так и забрел в болото какое-то. Хорошо ума хватило остановиться и ждать, пока теперь уж Вител меня найдет! — Чарим ухмыльнулся. — Он в лесу, как я в степи, по примятым травинкам след находит. А в горах мы оба спервоначалу терялись. Весной едешь, вроде все приметы запомнил: там скала чудная какая-то, на звериную голову похожа, тут осыпь, здесь деревце выросло, и как ухитрилось, на голых-то камнях? А осенью — нет их! Ну деревце-то ладно, может, засохло и его другие путники в костер пустили, а скала-то куда делась?
— Может, обвалилась, может, ушла, — пожала я плечами.
— Как это — ушла? — нахмурился Чарим.
— Очень просто, взяла да подалась в другое место.
— Ты еще скажи, что камни живые!
— Конечно, — удивленно покосилась я на него. — Иначе как бы горномогучие вырастили мост через ущелье? Горы все время растут, когда быстрее, когда еле заметно. Ну, как те же деревья! Здесь сучок обломился, там вырос — вот и перемена…
— Вон оно что. — Он задумчиво подергал себя за ус. — А когда обвалы случаются — это что ж, вроде как старое дерево рушится?
— Ну да. У гор есть ведь корни, — серьезно ответила я, — они уходят глубоко-глубоко, куда глубже, чем у деревьев, но иногда и они иссыхают. Или, например, люди начинают добывать камень или руду и портят эти корни.
— Как свиньи дубы подрывают?
— Вроде того. А иногда вода протачивает ходы. Деревья ведь тоже гниют изнутри, бывает, так и горы. И когда ствол уже не может стоять — корни умерли или сердцевина выгнила насквозь, — он падает. Или, бывает, начинает потихоньку осыпаться: ты же видел старые деревья, у которых уже ни листвы нет, ни половины ветвей, а они еще кое-как держатся? Но достаточно сильного ветра или дождя… и все.
— Еще молния может ударить, — сказал Чарим. — А еще, я слыхал, огненные горы бывают: как пойдет полыхать, не остановишь, все кругом испепелит.
— Есть такие, — подтвердила я, — только не у нас. Наши горы уже очень старые, они если и меняются, то медленно-медленно и понемногу. Там что- то осыплется, здесь вырастет… А те еще молодые, вот и плюются подземным огнем. Потом он остынет, и они перестанут извергаться, замрут, как эти. Правда, могут и проснуться: бывало несколько веков гора молчала, а потом… в самом деле выжгла все кругом, столько огня в ней скопилось!
Я перевела дыхание и добавила:
— Отец говорил, хуже всего такие горы в море.
— Да уж могу представить! — ответил Чарим. — Если в костер воды плеснуть, и то чада не оберешься, а тут…
— Ну да. И костер-то потухнет, а гора — нет. Может и взорваться, а уж какие тогда волны пойдут… Говорили, целые острова исчезали, города с побережий смывало, а сколько кораблей пропало — не счесть!
— Да, на суше как-то спокойнее, — проворчал он. — И удрать можно, если успеешь, и забраться повыше, авось уцелеешь. А в море… Я вот всего два раза на корабле был и больше не хочу! Не мое это: вода кругом, почти как степь, только степные-то приметы я все наперечет знаю, а тут поди пойми, с чего вдруг птицы раскричались: землю видят, рыбу какую-нибудь не поделили или шторм идет? И того… качает сильно.
— Где родился, там и пригодился, так моя кормилица говорила, — сказала я. — Но ведь вы с дядей Вителом где только не бывали!
— Оно так. Любопытно же, как в других краях люди живут… Только все равно домой тянет, — серьезно сказал Чарим. — Да что я тебе-то говорю! Ты будто в эти горы не рвалась! Для меня вот тут только скалы, а ты, надо думать, побольше видишь?
— Конечно, — ответила я и огляделась. — Видишь ту скалу?
— Вижу, еще и думаю, как бы она на нас не обвалилась, когда мимо поедем.
— Это не скала. Это горномогучий окаменел. Он, наверно, был совсем уже старый и не успел уйти от рассвета, а может, нарочно его дождался, чтобы не рассыпаться в прах, а остаться здесь. Кто его знает, вдруг он любил именно это место?
— Ишь ты… — Чарим подъехал ближе. — И впрямь, на великана похоже, только от времени уже камень выкрошился, не разберешь толком… Я такие статуи видел, огромные, старые-престарые, никто не знает, кто и зачем их у нас в степи поставил. Вот у них тоже лиц не разобрать, так их ветром выгладило… Может, это тоже… как ты его назвала?
— Горномогучие, — напомнила я. — Кто знает, вдруг в незапамятные времена, когда эти горы еще были молодыми, а вашей степи вовсе не было, какой-то клан решил переселиться в другие края? Но, видишь, не все дошли, так и стоят теперь…
— Знаешь, Ленни, — сказал он, помолчав, — жутко это звучит. Особенно потому, что ты говоришь этак спокойно, будто всякие каменные великаны и разумные звери — дело самое обычное. Ну все равно как дикие лошади и хищные птицы у нас в степи: вон их сколько, не счесть! А чужак беркута от коршуна не отличит…
— Но ведь так и есть. Я, наверно, в степи тоже бы растерялась и не знала, куда смотреть, какие звери опасные, а с какими можно иметь дело, — улыбнулась я. — И ты бы не за один раз мне это рассказал, дядя Чарим, потому что ты рядом с ними вырос, а я первый раз увидела, поди пойми и запомни!
