Группа крови: повесть, рассказы и заметки

мы их как оплату тогда еще только зарождавшейся рекламы – штук пять – «для руководства». Перестроечные обычаи отличались от просто советских не более, чем сама перестройка социализма от любой великой стройки коммунизма…

(а демократия от демократизации – как канал от канализации, шутка того времени)

Получил светло-серый двухкилограммовый аппарат Motorola, похожий на милицейскую «уоки-токи», и я.

Тут пришла осень и грянула очередная пролетарская революция. Вооруженных дубинками – да и то через одного – милиционеров толпа трудящихся смела на Октябрьской, одного мента задавили грузовиком. Генерал Макашов, похожий усами и беретом на английского полковника, пообещал искоренить мэров, пэров и прочих херов. Затем он покрошил стекла телецентра в Останкине, а сбитый летчик Руцкой призвал своих боевых товарищей бомбить беззаконный ельцинский Кремль. Опомнились и демократы – сначала ученые экономисты вывели безоружных обывателей грудью против танков, а потом вечные охранники и собутыльники начальства послали танки усмирять непокорных депутатов. Конечно, танками двигать историю удобно…

И вот второй раз за три года я сидел у себя дома на Белорусской и объяснял домашним, как и куда надо бежать, если что. Со стороны Пресни трещала бестолковая стрельба, на Тверской рычали моторы, сквозь закрытые окна несло горелой соляркой… Дело шло к полуночи, когда зазвонил телефон – обычный, домашний. Коллега, дежурившая по номеру, попросила, чтобы я пришел не в очередь – помог бы придумать шапку на первую полосу, то есть сформулировать главную мысль для первой страницы. Оно и обычно у меня неплохо получается, а тут ситуация обострилась, надо придумать что-нибудь посильнее…

Я шел привычной дорогой, которую для себя обозначал как «путь Невозвращенца» – в честь героя нашумевшей незадолго до того моей повести. Он в течение сюжета двигался от Белорусской по 1-й Тверской-Ямской к Триумфальной (Маяковской) и потом по Малой Дмитровке (Чехова) к центру… Ну, понятно? И я так ходил из дому, с Грузинского вала, до редакции на Пушкинской. Хороший маршрут.

Не дойдя до Пушкинской, я их и увидел.

Они стояли на свету.

Те и другие.

Перед подсвеченной застекленной афишей популярного театра, ставшего еще популярней после того, как режиссер публично изорвал партбилет… крепкие, надо признать, руки, партбилеты и прочие ксивы нелегко рвутся… и все же чего он раньше-то не рвал… да, так вот, перед застекленной афишей стояла небольшая, человек пятнадцать, разношерстная толпа. В свете от афиши поблескивали монтировки, проплыла и, подмигнув, пропала во тьме короткая – так называемая саперная – лопатка. Лопатки эти, вроде коротких римских мечей, были в моде по всей бывшей империи…

А на противоположном углу, перед новеньким офисом оператора сотовой связи – того самого, который снабдил меня мобильным, – стоял армейский патруль. С утра их вывели из казарм на перекрестки, мальчишек в линялых пилотках и волосатых шинелях, из которых торчали тонкие шеи. Тяжелые грузовики, доставив этих закаленных воинов, перекрыли переулки. Защитники новой России с короткими «десантными» калашами, обтертыми до белого металла, остались на перекрестках города, который они ни разу не видели за годы службы и который внушал им страх нечеловеческими размерами. По Пресне и Смоленке проходили, гремя берцами, короткие озабоченные колонны сурового спецназа. А по всему городу стояли угрюмые плохо кормленные мальчишки с пустыми солдатскими погонами и еще более угрюмые лейтенанты в необмятой полевой форме…

Тут зазвенели, выскальзывая из афишной рамы, осколки и раздался короткий и ясный крик «ломай синагогу!» Поразительно все же, как точно осведомлены некоторые наши люди о национальном составе любого учреждения, даже и театра!

И снова зазвенело стекло.

А лейтенант выдернул из кобуры «макарова» и пальнул в небо. Решительный парень, может, Господь оценил это в Чечне через год…

Звонко отдался в ночном городе пистолетный выстрел. Металлический щелчок еще отражался от стен, а группа патриотически настроенных театралов уже исчезла в переулках, ведущих вниз, к Петровке, – только топот донесся.

И настал мой черед.

– Подошел! – обратился ко мне офицер.

Интересно, как нашим людям удается в считанные минуты научиться обращению в третьем лице единственного числа!

Я подошел.

Хотя вообще-то в младших классах у меня была репутация заносчивого.

Да, забыл: выглядел я вот как:

– во-первых, как раз переходил от семидесятнических ухоженных усов к постмодернистской трехдневной щетине а-ля бомж;

– во-вторых, был покрыт длинным и широким брезентовым плащом в стиле спагетти-вестерн, купленным в бывшем Западном, но уже давно просто Берлине;

– в-третьих, нес на плече рюкзак, что еще не было обычным среди взрослых людей, цветной рюкзачок, привезенный неделю назад из Франции.

(Тогда нас везде встречали, как родных, из России за любовью, такие мы были симпатичные получатели гуманитарной помощи, так неутомимо разбирали стены, не то что сейчас.)

Словом, не лучший я имел вид для знакомства с армейским патрулем.