– А ты никогда не думал заняться благотворительностью? Тем более что ты и сам из бедной семьи.
Я подумать не мог, что мои слова его так заденут.
– Благотворительностью заниматься – это, черт подери, для богачей! – заорал он.
Я был крайне изумлен.
– Разве ты не богат?
– У меня просто много денег, но, по сути, я голодранец! В один прекрасный день я могу лишиться всего, что имею! У меня нет никакой поддержки, нет влиятельных знакомых. Какой бы властью ни обладало мое уродливое лицо, это ни в какое сравнение не идет с властью настоящей!
Я был потрясен его словами. Я был уверен, что он никого и ничего не боится.
– Раз ты все это прекрасно понимаешь, ты ведь должен еще больше сочувствовать бедным?
– Сочувствовать бедным… а кто посочувствует мне? Ты сочувствовал мне?!
Он с яростью сорвал с лица маску и уставился на меня. Складки на его лице двигались, напоминая копошащихся земляных червяков. Я понял, что он действительно разозлился, и меня пробирала дрожь.
– Пойдемте во двор, посидим, погреемся на солнце, выпьем соку, – прервав длительное молчание, произнес Сяошань. Он был великим примирителем. Он подхватил меня и Дашаня под руки и повел к выходу.
Двор был выдержан в стиле южно-китайских парков. В покрытом цветущими лотосами озере отражались павильоны и декоративные горки, а каменная дорожка вела сквозь бамбуковую рощу прямо к берегу реки Цинмахэ. Пейзаж был настолько красив, что я не переставал восхищаться его великолепием и бродил по саду, позабыв обо всем. В этот момент Сяошань позвал меня, я пошел вслед за ним к небольшой беседке у реки. На беседке висела доска с иероглифами «Беседка для любования пейзажем». Дашань спросил:
– Это я написал. Как тебе моя каллиграфия?
Я еще раз поднял голову и взглянул на надпись. Черты иероглифов были преисполнены раздражительности – прямо противоположно тому душевному состоянию, которое должно приносить «любование пейзажем», более того, само написание не имело никакого отношения к принципам каллиграфии. Тем не менее я одобрил:
– Очень хорошо.
Услышав это, Дашань довольно сказал:
– Раз уж ты, потомок каллиграфа, так считаешь, значит, действительно написано неплохо.
Каллиграфия моего деда была знаменита на весь Цинмачжэнь, вывески многих магазинов того времени были написаны его рукой. Я и не предполагал, что Дашань знает об этом.
– Красивый здесь вид открывается! – Я выдавил из себя смешок, чтобы скрыть смущение.
Не знаю почему, но я вдруг стал относиться к нему спокойно. Странно, но при первой встрече я был настолько напуган, что не мог и слова произнести. Сейчас же я не чувствовал никакой опасности – почему же? Из-за того ли, что мои неудачи были разоблачены, или из-за того, что его могущество постоянно получает подтверждение в реальности? Или, может, я по своей натуре трус и начинаю заискивать перед знатными и влиятельными людьми? И откуда у меня, полного неудачника и потерявшего надежду человека, такие мысли?
Мы посидели в беседке, выпили по стакану апельсинового сока, а потом пошли к реке рыбачить. На реке Цинмахэ было тихо, и лишь изредка можно было увидеть одну-две груженые черные лодочки. Дашань сказал:
– Скоро здесь запретят судоходство, здесь будет заповедная зона, тогда станет еще красивее.
Я спросил:
– Разве Цинмахэ не была одним из ключевых речных путей перевозок? Неужели запретят судоходство только ради красивого пейзажа?
Дашань воскликнул:
– Ну и что в этом странного? Ты разве не знаешь, что этот коттеджный район, где мы сейчас находимся, когда-то был рыбацкой деревушкой?
Я не стал возражать. Я изо всех сил забросил крючок далеко в реку и стал тихо ждать, когда начнет клевать. Так я прождал очень долго, у меня даже затекла шея, но ни единой рыбешки на крючок не попадалось. У братьев тоже не клевало. Сяошань решил утешить меня:
– Если честно, мы еще ни разу здесь ничего не поймали. Я даже не знаю, водится ли в реке рыба. Вверх по течению был химзавод, и хотя он уже переехал, но вода еще несколько лет будет восстанавливаться.
– Вот поэтому и нужно запретить судоходство! – добавил Дашань.
Время летело быстро, наступали сумерки. Дул слабый ветерок, ивы лениво поглаживали поверхность воды, создавая мелкую рябь. Закат был безгранично прекрасен. Лучи заходящего солнца, отражаясь от воды, сверкали тысячами золотых огоньков. Дашань восторженно воскликнул:
– Нравится мне этот вид! Если все мое богатство поменять на золото, оно было бы не менее впечатляюще! А теперь пойдем, пора ужинать!
Когда мы вошли в обеденный зал, Лулу уже ожидала нас там. Стол был таких огромных размеров, что, когда мы вчетвером расселись, мы выглядели очень одиноко. Прислуга стала подавать на стол, бережно ставя блюда по одному – так же, как это делают евнухи в императорском дворце. Ужин был
