свежевыстиранную одежду, переобувшись из соломенных сандалий в матерчатые туфли или освобождайки[50]. Волосы женщин, девушек и девочек были напомажены маслом чайной камелии. К восьми-девяти часам утра базарный холм был уже наводнен людьми. Огромный склон становился похож на разлившееся во время паводка озеро, где воды так много, что уже никакая дамба не сможет ее удержать, даже близлежащую канаву – и ту затопило. На улицах, ведущих к рынку, тоже было полным-полно людей. Продавцы овощей (самых разных новинок огуречного производства и, конечно, нежного зеленого лука), продавцы мальков (карпа, белого амура, карася, вьюна, рисового угря, рака-богомола, крабов, черепах), продавцы сладостей, продавцы сухих листьев сладкого картофеля, продавцы каменного угля, продавцы «сладких давленых стволов» (по-научному – благородного сахарного тростника), а еще был отдельный куриный рынок, утиный, бычий, собачий, ряды с деревянной, бамбуковой и железной утварью. У подножия беседок стояли столы с разложенными кусками мяса с черного рынка, а свиные сердца, легкие и желудки обычно подвешивали повыше, чтобы они уже издали были видны. С соседнего столба свешивалась туша коровы, от которой отрезали и продавали по куску, а коровью голову также поднимали высоко вверх, так что ее рога молчаливо противостояли свиным внутренностям. Продавцы лапши и вонтонов[51] уже давно поставили большой котел – под ним бодрым огнем полыхал хворост, а над ним клубился пар. Маленькие печки с маленькими сковородами, где готовили обжаренные в масле лепешки из клейкого риса, притаились в углах и закоулочках. Жизнь бурлила и кипела, звуки и ароматы, сплетаясь между собой, словно острое сверло, бурили уши и носы. В эти дни появлялась также агитбригада маоистского искусства, ее участники то и дело выбегали на сцену с разными номерами. Все они были очень молоды, юноши – высоки и решительны, девушки – кротки и послушны. Одетые в театральные костюмы, с ружьями и ножами в руках, но при этом без грима, они ставили отрывки из образцовых пьес[52]. Пели они необычайно усердно, но никто на базаре их не слышал. Сколько на том рынке глоток открыто для разговоров, жужжание и гуденье голосов смешивается в одну кучу. Выходя из ртов, звук тут же вливался в беспорядочный и плотный городской гомон, люди и самих себя-то услышать не могли.
Дом Дабао стоял аккурат рядом с базарной площадью. В домах по обеим сторонам этой улицы открывали двери из досок для настила: эти доски были воткнуты по обеим сторонам от главного входа, и когда приходило время торговать, их одну за другой доставали из порога и отставляли к стене. Так получался сквозной проход с улицы в дом, а зал становился шире и светлее. Оставалось только поставить ко входу прилавок и в любой момент продать свой товар. В доме Дабао обычно не связывались с досками, в дни ярмарки здесь открывали двери настежь и спозаранку выставляли в воротах прилавок. На прилавке возвышалась целая гора товара.
В базарные дни дом Дабао переживал два больших всплеска оживления. В это время люди сновали туда-сюда непрерывным потоком. Везде слышалась громкая радостная болтовня.
Первый всплеск случался перед открытием ярмарки. Некоторые приезжали в город пораньше и сперва приходили в дом Дабао заглянуть на минутку и оставить на хранение вещи: бамбуковые корзины, плетушки, коромысла, свиные клети, а то и цыплят, утят или щенков. Все они были давними знакомыми. Стоя в дверях, они громко кричали «Мастер Ван!» и, не дожидаясь ответа, протискивались в среднюю комнату[53] и сами находили место, куда можно положить скарб. Все эти люди проделали дальний путь, и горло у них пересыхало; разборчивые доставали из серванта чашку и наливали себе чаю, неприхотливые черпали ковшом колодезную воду, пили, отирали рот и отправлялись прогуляться по городским улицам. Никто в семье Дабао не был близко знаком с этими людьми – у многих не знали даже фамилий, а только в лицо (ведь оно постепенно становилось знакомым), – но считали, что если люди приходят и утруждают их, то это только из уважения к ним, средняя комната все равно пустует, а сделать людям удобней с них не убудет. Поэтому всякий селянин, пришедший оставить на хранение вещи, – неважно, знакомый, малознакомый или приятель, – все одно был встречен с улыбкой. Каждый базарный день в семье Дабао спозаранку натаскивали в чан воды, кипятили большой чайник чаю и оставляли остывать у входа.
Затем, когда рынок постепенно начинал расходиться, а люди уже либо купили, либо продали что-то и успели вдоволь нагуляться по базару, они один за другим возвращались домой к Дабао за оставленным добром. Некоторые, забрав вещи, говорили: «Простите за беспокойство», бочком огибали прилавок и топали прямиком к выходу, только их и видели; а были те, кто только что продал товар и заимел в кармане деньжат, такие задерживались у прилавка и выбирали что-нибудь для покупки. Все они знали, что качество товара в семье Дабао превосходное, да еще и по справедливой цене, поэтому никогда не торговались. Так семья Дабао, приложив совсем немного усилий, распродавала все до одной вещи на прилавке, и кубышка возле прилавка была полна банкнот. Были и такие, кто не смог продать все, что с собой принес, на руках у них оставался кочан капусты, зимняя тыква, или половина бамбуковой корзины золотистой фасоли, или же несколько связок побегов дикого бамбука – то, что в общем называют «лежалым товаром», который жалко терять, но морочно уносить домой. Вот его и забирала семья Дабао, оплачивая полную стоимость и никогда не выгадывая подешевле, только затем, чтобы люди могли вернуться домой в хорошем настроении и со спокойной душой.
Каждый раз после базарного дня их семье день-два не нужно было покупать еду. Облегчив жизнь другим, они облегчали ее и себе.
Дни летели быстро. Незаметно Дабао перевалило за тридцать. Его ровесники один за одним засылали свах, некоторым уже и за детей наливали. Дабао не хотел более волновать родителей и решил жениться. Избранницей стала его одноклассница Тан Хунвэй, часто заходившая к ним домой поболтать.
Они быстро поженились, сторона жениха преподнесла родителям невесты щедрые сговорные дары, а семья невесты по традиции отдарилась еще более солидным приданым. На свадебном пиру было оживленно, хотя его не афишировали. Поставили четыре стола в средней комнате, два – по бокам внутреннего дворика, четыре – в мастерской на заднем дворе, и за этими десятью столами гостям было удобно и просторно. Здешние свадебные пиры проводили в полдень, а вечером, по завершении большого банкета, семьи жениха и невесты еще раз пили вино в тесном кругу. Этот день Дабао провел с
