из тех, что на себе испытала ледяной душ. Все они и понятия не имеют, почему легкодоступный банан нельзя взять, но он так и продолжает висеть над лестницей. И знаете, в чём дело?
– В чём же? – Пифагор наклонил голову, застыв в нетерпении.
Вика сделала паузу, как древнеримский оратор в амфитеатре, и с расстановкой произнесла:
– Потому что в этой клетке так заведено. Говори и делай, как заведено, как указывают правила, а зачем всё это надо, никто и не знает. На самом же деле всё за тебя уже продумали другие. Те, что включали холодный душ. С вашим хвалёным Кодексом то же самое.
– И вы, Виктория, проводите аналогию нашей системы координации с клеткой с обезьянами?
– Я сама в этой клетке, Пифагор, – был её откровенный ответ.
– Хм-м. – Старик потёр гладко выбритый подбородок. – Но нарушать правила нужно с умом, верно? Чтобы не подвергать риску всех, кто в клетке.
Вика ненадолго задумалась, прежде чем ответить. В голове она искала самое меткое из необходимых ей сейчас изречений. И нашла.
– Умный – тот, кто нарушает правила и всё-таки остаётся жив, – процитировала она.
– Вы так считаете? – поднял брови старик.
– Не я, – покачала головой Вика. – Джордж Оруэлл.
Пифагор растянул мятые старческие губы в удовлетворённой улыбке.
– Что ж, думаю, мы выживем, Виктория.
– Выживем, – кивнула она.
Старик отставил локоть, как заправский джентльмен, приглашающий даму на танец. Вика зацепила его руку, и они вместе двинулись в сторону колеса обозрения.
– Пифагор, вы расскажете, как тогда спустились с колеса? – не удержалась Вика от вопроса.
– Нет, не расскажу.
– Ну и ладно… – Она уныло вздохнула: кто бы сомневался.
– Я покажу, – продолжил Пифагор как ни в чём не бывало. – Мы вместе это сделаем. Но на сей раз не спустимся, а поднимемся. Только никому об этом не рассказывайте. Я знаю, вы умеете хранить чужие секреты.
27. Номер три. Асель
До соседнего двора оставалось ещё метров сто пятьдесят. Там скрывался неприметный лаз, ведущий на временно законсервированную стройплощадку.
Асель опасливо огляделась, нет ли кого рядом: за ней шла женщина с ребёнком лет восьми. Асель пропустила их вперёд, задержавшись якобы для того, чтобы покопаться в дамской сумочке, и, как только женщина отошла на приличное расстояние, скользнула в лаз.
В её распоряжении был всего один час. Впрочем, как и у всех остальных из четвёртого легиона. В том числе и у нумерата. Только его основная задача была намного опаснее, чем у других, – предоставить легионерам тот самый час, отвлекая гончих на себя.
Денис, как и ожидалось, взял самую грязную работу. Слишком самонадеянный, слишком предприимчивый, слишком упёртый. Вика бы добавила – эгоистичный. Но эгоизмом тут и не пахло. Денис умудрился объединить и сплотить вокруг себя совершенно разных людей, которые в обычной жизни наверняка друг на друга и не взглянули бы. А теперь нумерат рискует ради них собственной жизнью. Это эгоизм? Нет, это совсем другое – решительность и смелость.
В отличие от Дениса, Асель решительностью не обладала. К примеру, она прекрасно знала, что приглянулась нумерату уже в первый день их знакомства, но ответить взаимностью не решалась.
Из-за этого можно было подумать, что она глухая, слепая и недалёкая одновременно. На самом же деле она читала Дениса, словно открытую книгу. И как бы он ни старался выглядеть отстранённым, при появлении Асель преображался: голубые глаза накрывал морок, пытливый прищур превращался в смиренное созерцание, черты лица становились мягче, голос терял привычную твёрдость.
Но Асель всё ещё колебалась.
Врождённая нерешительность давно мешала ей жить нормально. С самого детства её воспитывали в строгости, наперёд зная, что для дочери лучше, делая за неё выбор. Асель же так и не научилась выбирать самостоятельно и доверять самой себе.
Но порой ей хотелось вырваться из-под гнёта непрерывного контроля, избавиться от недоверчивых косых взглядов родителей: словно их дочь только спит и видит, как бы нарушить все запреты. От того ещё сильней мечталось наделать глупостей и ошибок. Специально, назло. Разрушить собственную жизнь, чтобы доказать – от чего бежишь, на то и натолкнёшься.
Но Асель оставалась послушной девочкой. В ней росли неверие в свои силы и закоснелое, неистребимое сомнение в правильности собственных поступков. Вместо того чтобы бороться за свободу, скандалить и отстаивать собственные интересы, Асель замкнулась в себе. Она была молчалива, поэтому наблюдательна. Она научилась читать людей, их души.
