возвращенный в материальный мир в результате небывалого научного эксперимента, — сказал Адлер и настороженно замер с микрофоном, протянутым в сторону комэска. Он явно его побаивался.
— Расскажите, Иван Мокич, почему ваш эскадрон назывался «Беспощадным»? Из-за жестокого, точнее, жесткого отношения к врагам?
Одна из камер уже нацелила на Семенова свой тёмный квадратный глаз, беря его крупным планом.
Эта передача собрала у экранов невиданное количество зрителей и побила все рейтинги самых знаменитых шоуменов. Казалось, вся страна, позабыв про любимые сериалы и вечерние хлопоты, напряженно всматривалась в экран, в человека с шашкой и маузером, который, отобрав у ведущего микрофон, говорил неспешным уверенным голосом:
— «Беспощадный» не только потому так назван был, что врагов советской власти бил без усталости и пощады, но и потому что мы сами к себе беспощадны были. Еще беспощадней, чем к врагам. А иначе как было переломить хребет старому миру? Даром, что всё прогнило, вросло ведь намертво, во всё, в каждый дом, в каждого человека. Мой комиссар, товарищ Буцанов, остался без руки. Воевал верхом, однорукий. Правил, зажав вожжи в зубах. Буцанову нужно поставить памятник, — отчеканил комэск, внимательно, точно пытался высмотреть за стеклом её объектива того, от кого зависит исход дела, глядя в приблизившуюся к нему камеру. — Памятник герою Буцанову в его родном городе, Ростове-на-Дону…
— Боюсь, что сейчас мы этого вопроса не решим, — вмешался ведущий. — Тут есть определенные сложности…
— Помню, пришли как-то мужички наши к барину, — перебил Семенов в мёртвой тишине студии. — До революции дело было, жара в тот год стояла несусветная, пожары. Не то что пшеница, вся трава посохла и выгорела, скотину нечем стало кормить… Говорят, займи, барин, зерна… а полные были под потолок овины барские… Что вы, говорит, я уже и на продажу сторговался. Это, говорит, сложно мне будет, сейчас назад отыгрывать, переделывать договор. Мужички ему: пусти, барин, хотя бы коров на пойменных лугах подкормить. Барин лоб поморщил, говорит: это ж они мне там всё засрут и вытопчут, а Софья Арнольдовна — жена его, значит — любит вдоль речки прогуливаться. Сложно это, говорит, сложно, ступайте себе, не в первый раз жара, давно приноровиться нужно было, — Семенов сверкнул взглядом в сторону Адлера… — Восемь душ детей схоронили тем летом. Сложно было всё, сложно было барину по-человечески поступить… Мы умирали и убивали, чтобы сделать мир проще. Чтобы в нём дети не умирали, пока барыня по бережку с бокалом шампанского прогуливается! Вот к тем начальникам и командирам, которые нас слушают, я и обращаюсь: поставьте памятник героическому комиссару Буцанову!
Слова Григория Степановича сбывались: успешная витализация начала приносить «яйцеголовым» весомые дивиденты. Ивлиева наградили орденом «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени и без защиты, по результатам эксперимента, присвоили ученую степень доктора биологических наук. Члены его команды получили медали этого же ордена 2-й степени и кандидатские степени. Не обошлось без крупных денежных премий, да и оклады у всех были солидными. В строящемся элитном доме им были обещаны квартиры.
— А выгодно героев витализировать, — сказал опьяневший Дроздов, когда они отмечали награждения. — Если за каждого госнаграды, ученые степени, премии…
— Не раскатывай губы, — осадил его Молчун. — На поток этот процесс ставить никто не собирается.
— А почему? — удивился Мамыкин. — Если все получается…
— Да потому, что мертвые герои удобней — они приносят меньше проблем, чем живые!
— Не понял!
— Поймешь еще!
Ивлиев нечасто лично видел вытащенного из небытия Семенова: его захлестывал бурный и путаный поток сведений о внутреннем состоянии фигуранта проекта, о его поведении в новой жизни и о технических условиях поддержания его жизнедеятельности, хотя это слово не очень подходило к факту существования давно погибшего человека. Фактически, он знал о нем все — больше, чем каждодневно окружающие комэска люди, и даже больше, чем тот сам знал о себе.
Но при первой же возможности, вечером, научный руководитель проекта отправлялся в гости к комэску — и почти всегда заставал его в компании Григория Степановича. Они сидели в кожаных креслах, перед журнальным столиком, на котором были расставлены закуска и несколько графинов с водкой и настойками, по степени наполненности которых можно было вычислить, как давно длится встреча. Причем объём потребленного довольно слабо увязывался со степенью опьянения одного и другого. Комэск всегда оставался как стёклышко и однажды сетовал, что после возвращения — так он это называл — утратил способность хмелеть. А Молчун принадлежал к тому типу людей, про которых принято говорить: пьёт как не в себя. О том, что в организме полковника уже немало промилле, сигнализировали разве что несколько замедленные, отяжелевшие жесты — и фразы более длинные и сложные, чем обычно.
— Проходи, Серёжа, — встречал его комэск широким жестом хозяина, обрадованного приходом незваного гостя — и это каждый раз вызывало некоторое напряжение у Ивлиева, почти ежедневно наведывавшегося в лабораторию с работающим генератором. «Опущенный рубильник — и его не будет» — невольно думал Ивлиев, пересекая комнату, и пожимал протянутые крепкие ладони.
Молчун по своему обыкновению приветствовал его цепким препарирующим взглядом и кивком головы, по которому Ивлиев научился угадывать
