все то время, как мы, по моему разумению, совершенствовали текст, Т. подсчитывал убытки.
И вот мы сели с Р.П. для работы над моими замечаниями. Вернее, сидел я, он нервно ходил по редакции, сверкал одним, обращенным ко мне глазом, и поглаживал бороду. «Вот это», – говорил, например, я и зачитывал текст. «Ну, и уберем, правильно. Лишнее, лишнее, убирай!» – подбадривал он меня. «Вот», – продолжал я и снова зачитывал. «К черту!» «Р.П., здесь что-то не так. Сам не пойму. Посмотрите». «Дай-ка». Мы поменялись местами.
Погодин правил рукопись часа три. Его несло, вернее, он просто работал, произносил исправленное вслух, проверяя на мне. Мои карандашные пометки были хворостом, на который набросился его огонь. Правились уже и те страницы, на которых карандаша не было вовсе. На последнюю исправленную страницу он посмотрел, прищурившись, как смотрел потом на свои картины: «Так, кажется, ничего. А? Как ты думаешь?» Довольный, почти счастливый.
Вот и весь урок:
Пришла пора верстки с правкой техреда. Техреду и автор и редактор подчинялись беспрекословно: на этой странице две строчки убрать, на этой три прибавить. Сейчас, когда все делает компьютер, в эту варварскую технологию трудно поверить. Работа необременительная, но скучная: разбиваем на абзацы, сводим абзацы, дописываем, вычеркиваем. Вдруг Погодин смотрит на часы: «Ой, я же опаздываю на выступление. Ну, тут осталось всего две строчки дописать. Сделай сам, пожалуйста, а я пойду детям сказки рассказывать».
«Книжка про Гришку» – почти стихи. В стихах же главное не рифмы, а ритм. Как вписать две строчки, не нарушив ритма, не выпав из стиля? Что это вообще за безответственность и легкомыслие! Ведь потом поправить будет уже ничего нельзя: сегодня текст уходит к техреду и корректору, который читает на этот раз только правленые места, завтра в типографию – под обложку и в тираж.
Решаюсь дописать фразу. И хотя состоит она из одних географических названий, все равно меня греет мысль, что две строчки в погодинской повести принадлежат мне: «Потом товарищ Гуляев в Рязань пошел, потом в Латвию, потом в Моздок и Сарыкамыш, потом посетил острова Гуляевские кошки и город Прокопьевск».
То ли по моей вине, то ли по вине корректора, но из одного издания в другое воспроизводится в этом месте опечатка: вместо «Гуляевские кошки» печатается «Гулевские». Просьба ко всем издателям: верните островам правильное название. Я ведь и в атласе их нашел потому, что речь у Погодина идет о командире партизанского отряда товарище Гуляеве.
А урока из этой истории я извлечь не способен. Сам бы никогда на такое не решился.
Так получилось, что репутации приходящих в редакцию авторов мне были в большинстве своем не известны. Чистое общение с текстом.
Геннадий Черкашин принес рукопись своего романа о лейтенанте Шмидте. Пухлую папку в пятьсот с лишним страниц, состоящую в основном из документов. Эти документы разрывали повествовательную ткань, потом топили ее, авторский голос почти не был слышен. Подобную стадию проходит всякая рукопись на историческую тему, другое дело, что этот период автор проживает обычно в одиночестве, до показа рукописи в издательстве. Но тут по договору подходил срок сдачи, надо было что-то показать. Поэтому, когда я сказал, что вот, мол, накоплен большой материал, теперь можно начинать писать роман, автор романа, красивый, похожий то ли на валета, то ли на морского офицера царских времен, не только не обиделся, но легко со мной согласился. Отношения сразу стали простыми. Во-первых, держит удар, во-вторых, человек самоотчетный. В сущности, это не я его проверял, а он меня.
Потом уже прочитал я книгу замечательных рассказов Черкашина «Вкус медной проволоки». Потом уже мы намучались не столько с выстраиванием романа, сколько в борьбе с рецензентами, администрацией и цензурой, а такая борьба сближает. Тогда же мне нужно было выяснить для себя: какого качества передо мной писатель? И я нашел фразу, которую помню до сих пор: «Река была опылена небом». Так мог написать только хороший прозаик.
Роман «Клянусь Землей и Солнцем» был очень популярен и выдержал не одно издание.
По-разному реагируют авторы на редакторскую правку.
Валерий Попов прислал заявку на книгу «Похождение двух горемык». И хотя имя автора мне тогда ничего не говорило, в самой заявке был уже состав прозы, притом замечательной. Валерий жил тогда без телефона. Я послал телеграмму с просьбой позвонить. По телефону сказал, что заявка мне понравилась, к работе прошу его приступить немедленно, потому что есть возможность поставить рукопись вне плана. Он посвистел в трубку: «Классно! Я как раз купил новую машинку. Сейчас смотаюсь на берег туманного Альбиона, вернусь и сразу засяду за работу».
Рукопись он представил месяца через три. Заявка меня не обманула. Заглядывающим на огонек коллегам я зачитывал куски рукописи, и мы все смеялись, хотя давно вышли из среднего школьного возраста. Но и замечаний у меня было много.
Валерий внимательно рассматривал мои карандашные пометки, слушал объяснения, согласно кивал головой. «Отлично. Все понял. Когда надо вернуть?»
Просматривая возвращенную рукопись, я увидел, что почти все мои замечания автор оставил без внимания. Даже не потрудился стереть их, что обычно делают авторы, заметая следы своего саботажа. Я почувствовал, конечно, некоторую досаду, но выяснять отношения и настаивать на своем не стал. Стер замечания сам и послал рукопись в набор. И ничего, отличная вышла книга. Мои сыновья перечитали ее раз по десять.
