лист такого сочинения надо платить рецензенту».
Однако ни доводы В.Т, ни мои доводы на Р. не действовали. Он выпустил к тому времени уже два десятка книг. Что же случилось? И тогда я решился: «Понимаете, так уже не пишут». К ответной реакции я был не готов: Р. заплакал. Он понял. Все-таки закончил в свое время филологический факультет. Но – что ему теперь делать? Он не умеет иначе. А семья большая. К тому же через три года пенсия. Если гонорар за книгу не войдет в то, что он заработал за последние пять лет, получит гроши.
Я попросил принести Р. все, что он написал за жизнь, и отобрал сборник сносных рассказов. Это тот случай, когда пришлось решать не в пользу литературы, но в пользу человека.
Больше Р. в издательстве не печатался.
Мы переиздавали роман Федора Александровича Абрамова «Две зимы и три лета». Редактором была Лена Шнитникова, я случайно попал на обсуждение рисунков А.Слепкова. На одном из них была одинокая прямая сосна, должно быть, символизирующая несгибаемость абрамовских героев. Ф.А. сказал: «Такой сосны быть не может. Если она растет в одиночестве, то обязательно получается развесистая и корявая». Я возражал. Сам, мне кажется, видел такие сосны в наших пригородных Дюнах. «Стройные сосны растут только в рощах. Когда соседки закрывают им солнце, они струной вытягиваются к солнцу. А одинокая – всегда корява».
Одинокая корабельная сосна стояла у меня перед глазами. Потом я понял: это была сосна из(с) картины Чюрлениса.
О Чюрленисе Ф.А., может быть, и не слышал. Но зато точно знал, как растут сосны. Я был не прав.
Не помню уж до или после неудачи с Н.Н. я обратился с просьбой написать предисловие в сборник Ахматовой к Валентину Семеновичу Непомнящему, автору глубоких работ о Пушкине. В его работах научный анализ облекался в форму увлекательного монолога, разговора о насущном – то, что и необходимо было нашим читателям.
В советское время каждая публикация дорогого стоила, в том смысле, что и платили хорошо, и опубликоваться было не просто. И вот – отказ. Но какой! Приведу большую часть письма Непомнящего – в нем и состоит сюжет главки: «Уважаемый Николай Прохорович! Я искренне благодарен Вам за предложение написать предисловие к „детскому“ изданию Ахматовой: я высоко ценю А.А. как поэта и очень люблю писать для детей; кроме того, мне лестно то, что с таким предложением Вы обращаетесь ко мне, человеку, который никогда специально не писал ни о поэзии Ахматовой, ни о поэзии ХХ века вообще. Но вот именно в связи с этим последним обстоятельством я, к сожалению, никак не могу взяться за такое дело. Несмотря на то, что я очень многое в русской поэзии люблю и глубоко уважаю, в целом эта стихия – „не моя“. И человечески, и (стало быть) профессионально я ощущаю, воспринимаю и оцениваю эту поэзию скорее „извне“, чем „изнутри“. Как раз на той глубине, где рождается самая способность что-то писать о литературе, – на этой глубине я (говоря жестко) всю „пушкинскую традицию“ нашего времени готов отдать за Пушкина, всю поэзию ХХ века – за нескольких поэтов века ХIХ-го. Конечно, с таким ощущением я и не могу, и не имею права (если не профессионально, то человечески) браться за предложенную Вами тему, хотя, повторяю, благодарен за доверие, с каким Вы обратились ко мне…Всего Вам доброго! В.Непомнящий».
Само собой разумеется, что Стукалин не питал любви к поэзии Александра Кушнера, да и к нему самому тоже. Почему? Да ни по чему. Идеологический нюх. Хотя и придраться вроде бы не к чему. Это-то обиднее всего. А хочется. Потому что, как говаривал у Чехова отец Сисой: «Не ндравится он мне! Господи Иисусе Христе… Не ндравится!»
Но как известно, если нельзя, но хочется, то можно. Вызвал меня однажды С. к себе: «Прочитал я, Н.П., рукопись Кушнера. Знаете, редактор должен быть внимательнее и требовательнее, даже когда имеет дело с известным автором. Вот, например, эти строчки:
Ведь здесь явно не выдержан размер. Халтуру мы пропускать не должны!»
С тем я и ушел, пообещав быть внимательнее и требовательнее. Не объяснять же С., что ритм стихотворения и стихотворный размер – не одно и то же, что ритмический рисунок всегда не совпадает с метрической схемой, в этом и состоит одно из чудес поэзии. Он, чего доброго, может подумать, что я лучше него разбираюсь в стихах и тем самым нарушаю субординацию.
Стихотворение «Объявления по радио» в сборнике, разумеется, осталось. И не о том я сейчас хочу рассказать, а о двух неординарных просьбах, с которыми Александр Семенович пришел в редакцию, когда книга уже готовилась к подписанию в печать.
Первое: он узнал, что предполагаемый тираж его книги – 50 тысяч. Это неправильно. У него нет такого количества читателей. Тираж надо сократить, иначе книга будет лежать на прилавках, а это стыдно. На все наши уверения, что читательская аудитория у него еще больше, чем тираж сборника, А.С. раздраженно отмахивался: «Не надо мне говорить! Я же лучше знаю!»
Сократить тираж было не в нашей власти. Книга «Город в подарок» разошлась мгновенно.
Второе: в сборнике есть несколько стихотворений, которые неловко печатать сейчас, когда многие его друзья вынуждены были уехать за границу (речь
