Мчусь в нашу библиотеку. Читаю. И что же? Стихов Пастернака в статье нет. Вместо «воссоздателя памяти» – «воссоздатель исторической памяти» (что я, в сущности, и предлагал). «Воитель в очках», которого я советовал либо убрать, либо развить в характеристику личности Кедрина, вычеркнут. И так далее.
Больше у меня с этим автором деловых контактов не было. Договор на антологию он с издательством расторг, когда я там уже не работал. Многокилограммовый том поэзии ХХ века, составленный Евтушенко, вышел спустя двадцать лет.
Сергея Довлатова привел ко мне, если не ошибаюсь, И.Е… Не уверен, впрочем. Но пришел он с чьей-то рекомендацией, это несомненно. Я был настолько далек от литературной жизни, что не знал ни об отношениях Довлатова с КГБ, ни о рассыпанной в Эстонии книжке. Само имя Довлатова услышал впервые. Говорили, что он работает в «Костре».
Сергей принес заявку на документальную повесть о советском разведчике. В идеологическом смысле все безупречно. Да и заявка была написана превосходно. «Вы, наверное, пишете? Принесите что-нибудь почитать», – попросил я. На следующий день Довлатов принес «Зону».
Рассказы мне понравились, но, помню, я нашел в них следы ученичества у Бабеля и Платонова. Сейчас, перечитывая, ни тех, ни других следов не вижу.
Между тем, заявка Довлатова была вынесена на редакционный совет. И тут, как мне тогда представлялось, начался мистический театр. К самой заявке претензий не было, но Стукалин был очевидно против того, чтобы мы ее приняли. За отсутствием аргументов, он то и дело обращался ко мне: «Ну что, вы не понимаете?» Я не понимал. «Мы должны смотреть дальше и глубже. За этой заявкой стоит биография автора. Вы понимаете?» Я не понимал. Даже те из редакторов, кто хотел помочь директору, не решались вербализовать его подтекст. Их и его стыдливость мне до сих пор не совсем понятны. Скорее всего, мое неведение они сочли за тонкую политическую игру и растерялись. Да и не мог директор обнаружить знание того, что доступно только людям, сотрудничающим с органами. Заявка была принята.
После совещания С. пригласил меня к себе. «Н.П., давайте поговорим с вами, как партиец с партийцем». С этим зачином я уже был знаком – директору не могло прийти в голову, что должность старшего редактора занимает беспартийный. Дальше пошел разговор вязкий и бессмысленный: директор не хотел слышать меня, я не хотел понимать его. Он про дурную репутацию – я про заключение договора, я про заключение договора – он про книгу, которую, говорят, рассыпали в эстонском издательстве. Стало ясно, что договор С. не подпишет.
На следующий день я сказал Довлатову: «Сергей, может быть, вы отбили когда-нибудь у нашего директора любовницу? Вспомните. Уж так он не хочет заключать с вами договор». «Может быть. Может быть». И тогда я сказал роковую фразу: «Но вы пишите. Если у меня будет рукопись, я смогу вставить ее в план и против желания директора».
Довлатов исчез. Летом он обычно ездил в Пушкинские горы. Там, между прочим, пожаловался нашей общей знакомой, вернее, моему другу с детства и его знакомой А.А., что вот как ему в очередной раз не повезло: его редактор в «Детгизе» оказался кагебешником. Отпор он получил столь сокрушительный, что тут же извинился и пообещал переговорить со всеми, кому успел сообщить эту ложную информацию.
В издательстве он больше не появлялся. Мы столкнулись однажды на Литейном. Сергей шел с девушкой, приложил руку к груди и поздоровался. Можно было подумать, что просил прощения. Хотя кто знает? Вскоре он уехал в США.
По-настоящему, как мне кажется, Сергей извинился спустя много лет, когда меня избрали главным редактором возрождаемого журнала «Ленинград». Вокруг этого разгорелись политические страсти. На журнал претендовала группа «патриотически» настроенных писателей, которая образовала к тому времени свой Союз. Сергей говорил тогда по западному радио, что давно меня знает, что мы из одного литературного поколения, и я отличный парень и отличный писатель. Блефовал, конечно. Но это его стиль.
Теперь надо сказать, что скрывалось за моей роковой фразой.
Издательство, как и все советские предприятия, работало по плану. Это было святое. Нарушение плана влекло за собой огромные неприятности. Однажды я удачно и вполне сознательно использовал это обстоятельство. «Похождение двух горемык» Валерия Попова, как я уже говорил, было написано быстро и в ближайшем плане, конечно не значилось. К тому же отношение Стукалина к Попову тоже было не блестящим. Но и без того выхода книжки пришлось бы ждать три года. Однако в плане была книжка документальных рассказов о пионерах, того же, примерно, объема. В литературном отношении – совершенно безнадежная. Дождавшись срока, когда рукопись надо было сдавать на оформление, я сообщил директору и главному редактору (вместо Неуйминой это место занимал уже ставленник Стукалина), что мы имеем дело с творческой неудачей (был такой рабочий термин). Это значило, что деньги свои автор получит, но книга издана не будет. Однако, план! В редакции есть рукопись Валерия Попова, того же объема, готово и положительное редакционное заключение – можно хоть сейчас отдавать художникам. Это было спасением. Администрация взяла, конечно, экземпляр для ознакомления, но на этой стадии уже мало что могла сделать: в Москву ушла информация о замене позиции.
Этот сюжет и намеревался я повторить с Довлатовым. И рукопись на вылет в плане была. Но подозрительность Сергея, его потребность в трагедийном анекдоте погубила дело. Да и я – тот еще конспиратор! Не надо болтать. Хотя Сергей, мне кажется, виноватее.
Сюжет лебединой песни у меня готов. Сначала хотел сделать отношения с цензурой основой своих заметок. Но – утомился я от общения с прошлым.
