было просверлено косое отверстие с вставленным туда коротким фитилем. Вот его-то и требовалось подпалить перед броском, из-за чего всем бойцам надлежало тащить с собой в бой уже подожженные бечевки, пропитанные селитрой, или какие иные приспособления.
Метнули бойцы этот плод любви бульдога с кашалотом в сторону врага. Припали на землю. А спустя какие-то секунды началась серия взрывов. То в траншеях, то рядом что-то ухало и бухало. Ну и японцы орали, попавшие под такой удар, что только добавил какофонии.
Раздались свистки командиров. И слегка оглохший от взрывов корпус, вскочив с земли, заорав, что было мощи, «Ура!», рванул вперед – атаковать деморализованного противника.
Удар. И японцы дрогнули. Побежали. Кто смог, потому что губительность и эффективность такой атаки оказалась очень высокой…
Генерал Куроки сумел разобраться в ситуации только тогда, когда ему доложили, что центр пал и беспорядочно отступает. Мощную серию взрывов он слышал и сам. О том, что это такое, догадывался. Но то, что его центр пал, не ожидал.
Отовсюду уже сыпались доклады, один хуже другого.
Вот с северного фланга прилетел вестовой, докладывающий о начале артиллерийской подготовки. Вот прилетел взмыленный унтер, сообщивший о бое на батареях в центре. Вот доложились о том, что видели несколько сотен русских кавалеристов в тылу… У Тамэмото Куроки просто голова пошла кругом от всей этой вакханалии. Но главное, он понял, что его армия скатывается в совершенную панику, теряя управляемость с каждой минутой. Посему единственное, что он сейчас мог сделать – это совершить общее отступление. Вряд ли у Куропаткина имелось под рукой действительно большое количество пехоты, чтобы развить успех в стратегическом масштабе. Конечно, разведка могла ошибаться, но укрыть десятки тысяч человек крайне непросто. Посему главным он увидел недопущение беспорядков и сохранение управляемости пусть и разбитого, но все еще войска. Сохранить. Вывести из-под удара. Привести в порядок. Занять крепкую оборону. И уже потом начать думать – как поступать дальше…
Когда сражение закончилось, Куропаткин выехал на позиции.
Безрадостная картина.
Десятки тысяч человек пали, превратившись в обычные куски мяса, местами уже гниющие. Ведь тела, оставшиеся после провалившейся атаки 15 июня, еще не убрали. И оттуда, мягко говоря, пованивало. Лето все-таки. Везде валялись не только сами люди, но и фрагменты их тел, вывороченные внутренности… Всюду сновали санитарные, трофейные и похоронные команды. Стремительно наводился порядок, насколько это было возможно, конечно. Чуть в стороне китайцы копали братские могилы. Священники мрачно и как-то даже неприкаянно бродили, размахивая кадилом с тлеющим ладаном над телами. То и дело поднимались стайки птиц с раздраженными криками. Оно и понятно – оторвали от вкусной и сытной трапезы…
В то же самое время кавалерийский корпус Ренненкампфа форсированным маршем уходил на юго-запад, к Инкоу. Там имелся небольшой гарнизон японцев, не представлявший никакой угрозы для кампании. Но это не помешало Алексею Николаевичу отправить туда свою кавалерию. Ренненкампфа не сильно жаловали в армии, а мужчина он был толковый и даже талантливый. Его нужно было продвигать вперед. Толкать руками и ногами, для того и отправил к Инкоу. Требовалось громкое дело, пусть и малой пользы, но большого шума. Начальником штаба при нем стоял Мищенко, тоже неплохой командир.
Казалось бы, враг под Ляояном разбит и беспорядочно отступает. Идеальная же ситуация для массирования использования кавалерии. Но Куропаткин считал иначе. Да, генерал Куроки потерял много пушек и пулеметов, а его войска практически не управлялись. Но они отходили компактно, и их было много. Очень много. До смешного. По данным штаба под рукой Куроки находилось никак не меньше семидесяти тысяч.
А что представлял собой кавалерийский корпус Ренненкампфа? Целых три дивизии! Да. Но крайне облегченного состава. В каждой было по два полка, а в тех полках – по два дивизиона при двух эскадронах. Жиденько. Очень жиденько. Да с усилением пушками и пулеметами, да самозарядными винтовками Мондрагона. Однако преследовать и громить отступающего Куроки такой формат войска совсем не подходил. А вот ударить по удаленному гарнизону, не ожидающему такого сюрприза, – вполне…
Куропаткин шел вдоль траншеи, вглядываясь в лица мертвецов, и напряженно думал. Незадолго до начала наступления японцев от него уехал Витте. Лично приезжал. Несколько часов беседовали, о чем, безусловно, уже доложили его кураторам. Что они подумают? Да это и не важно. Как ни поверни – он становился слишком опасным для них. Многие знания – многие печали. Особенно когда ты знаешь то, чего знать не нужно или представляет угрозу для серьезных людей.
Алексей Николаевич остановился возле очередного трупа и попытался заглянуть ему в глаза. Новые, странные впечатления. Он как-то не привык заглядывать в лица мертвых, пытаясь там найти ответы на глупые вопросы.
Потер виски. Поджал губы. Двинулся вперед.
По всем его расчетам в ближайшие дни должно быть принято решение о ликвидации. Если уже так не поступили. Витте уехал весьма довольный. Это не укрылось от глаз людей. Сложить один плюс один великие князья смогут. Они его держали за пешку в своей комбинации. А значит что? Правильно. Начнут подчищать хвосты. Вон, Гапона[60] уже убили. И не только его. Слухами о странных убийствах уже весь Санкт-Петербург полнился.
Алексею Николаевичу стало грустно.
Умирать совсем не хотелось. Он ведь себя уже не осознавал толком ни старым Куропаткиным, ни гостем из будущего. Скорее этакой новой личностью с
