– Что-то еще?
– Куропаткин. Наш агент в Санкт-Петербурге не был никак связан с людьми в Маньчжурии, поэтому выехал туда сразу, как появилась необходимость. Он не японец, русский. Поэтому китайцы его не вычислили. Игрок. С деньгами у него всегда проблемы. Он прибыл туда под видом журналиста, собирающего подробности о жизни генерала Куропаткина. Эта позиция нашла отклик и с ним охотно делились сведениями. Ничего важного в военном плане, да он и не спрашивал такое. Но все равно вышло весьма любопытно.
– Чем же?
– Прибыв в Маньчжурию, генерал сильно и внезапно изменился. Старые знакомые не всегда даже узнавали генерала. Но он все помнил, всех привечал. Просто поменялся. Это выражалось во всем. Вот, например, – выложил начальник разведки на стол фотографию, – это генерал Куропаткин в бытность военным министром России незадолго до войны. А вот, – выложил он вторую фотографию, – он же, только в апреле этого года. Сбрита вся растительность на голове. Изменились мимика и выражение лица. Манера движения. Темп и стиль речи.
– Действительно интересно…
– Уже в апреле он начал практиковать ушу со специально выписанным китайцем. Гимнастику для здоровья тела, не более. Но для европейцев это не типично. Кроме того, он стал уделять много внимания чаю. И не по-русски, а довольно странно. Тихое, уединенное место. Приглушенный свет. И возможность подумать. Раньше за ним такого не замечали. Он вообще больше, чем раньше, стал нуждаться в уединении. Хотя в иное время темп работы настолько бешеный, что люди вокруг него не выдерживают. И главное… – произнес начальник разведки и выложил на стол из папки слегка помятый листок бумаги.
– Что это?
– Наш агент купил его у домработницы Куропаткина. Сказал, что для газеты. Мы полагаем, что это черновик стихотворения, найденный ею в мусорном ведре. Оно посвящено битве при Сирояме. Вот перевод, – сказал он и выложил еще один лист бумаги.
– Серьезно? – оживился император и вчитался в перевод. Потом отбросил лист и взял черновик.
Ровные строчки аккуратного, твердого почерка. А слева по центру занимал приличное пространство рисунок тушью. Алексей Николаевич, работая над воспоминаниями, пытался записывать все. Вот и текст песни Shiroyama, шведской группы Sabaton сразу в переводе дал. Поэт из него был плохой, как и музыкант, поэтому перевел как перевел. Вышло корявенько, но общий стиль и смысл выдержать удалось. А вот с рисованием у него дело обстояло много лучше. Не профессиональный художник, но скетчем владел прекрасно. Сказалась любовь юности, вынужденно увлекшая его делами красивыми, но бесполезными. Тогда-то он и заразился привычкой делать зарисовки всего и вся. Вот и изобразил одного из ключевых персонажей кинофильма «Последний самурай» – Кацумото, который был внешне похож визуально на молодого Сайго Такамори. Потом, правда, вообще передумал и выбросил эту заготовку в мусорное ведро. Не все воспоминания были нужны. Но вот – все одно всплыло. Его уже немолодой домработнице в арендованном доме в Ляояне рисунок понравился.
– Вам не кажется, что это не Такамори? – нахмурившись, поинтересовался Муцухито.
– Это он. Только молодой. Мы показывали рисунок тем, кто знал его в молодости. Они его вполне опознали.
– А Куропаткин знал его в молодости?
– Нет.
– Тогда как это понимать? Мистика какая-то.
– Мистика, – согласился начальник разведки.
Начальник разведки ушел, и Муцухито погрузился в свои мысли.
Обстановка вокруг Сайго Такамори, несмотря на его смерть в далеком 1877 году, продолжала накаляться. Он и из могилы оказался способен создавать чрезвычайные проблемы. На редкость беспокойная вышла из него личность.
Ситуация была очень непроста. В 1868 году император Муцухито провозгласил в Японии реставрацию Мэйдзи, основанную на клятве пяти пунктов – наиболее прогрессивной доктрине за всю историю не только Японии, но и, пожалуй, человеческой цивилизации. Однако преодолеть мощную и последовательную реакцию самураев оказалось крайне трудно. Они буквально вгрызались в «сакральное старье». Когда же стало понятно, что прошлого не вернуть, они сублимировали свои устремления в лютый, бешеный милитаризм и крайне агрессивную экспансивную политику, надеясь таким образом вернуть себе ускользающее положение в обществе. Как следствие, уже в 1873 году в японском правительстве вспыхнул острый кризис, вызванный дебатами о завоевании Кореи.
Окубо Тосимити возглавил олигархическую прогрессистскую партию, поддержанную императором, которая настаивала на сохранении здравомыслия. Им мнилось, что откусывать нужно только тот кусок пирога, который можно проглотить, не подавившись. Сайго Такамори, в свою очередь, возглавил милитаристскую консервативную партию, стремящуюся к экспансии любой ценой. Для Сайго и его последователей война была единственным шансом на реставрацию хотя бы части былых привилегий.
Непонимание приобрело черты фатального противоречия. Вспыхнуло восстание. Но его смяли и жестоко подавили всего через полгода боев. Оказалось, что пушка как аргумент много значимее, чем какие-то там вековые традиции. А митральезе так и вообще плевать, кого фаршировать пулями – вчерашнего