про жен Сармата, непомерную дань и летний солнцеворот.
– Что от тебя хочет этот странный человек, княжич? – весело спросил Арха, но его бледные глаза, из которых словно вытекла вся краска, внимательно поблескивали из-под бесцветных ресниц. – Есть ли ему дело до семьи моего господина?
Вигге даже не повернулся в его сторону.
– Тогда почему твои люди называют тебя княжичем?
Хортим вскинул брови и улыбнулся:
– А как же им следует меня называть?
Вигге смотрел на него долго и будто бы немного разочаровано – он не скрывал, что считает Хортима смышленым юношей.
– Твой отец мертв, – ровно сказал он. – У тебя больше нет брата. Твоя сестра в заточении и не сможет поднять бунт. Значит, ты должен быть князем Гурат-града. Поэтому я спрошу еще раз, Хортим Горбович: почему твои люди называют тебя княжичем?
Тягучая речь и тяжелый, еще немного заплетающийся в подзабытых словах язык. Так мог говорить лишь человек, привыкший, чтобы ему внимали, а многие воины с корабля еще относились к Вигге как к черни.
– Вот оно что. – Хортим выпрямился и вздохнул. – Тогда слушай. Я стану князем не раньше, чем мой лоб окропят миром в главном соборе Гурат-града, но до этого мне нужно заново отстроить свой город. – И придумать, как убить Сармата-дракона. – Что за правитель без земель? Мне не нужны громкие титулы.
– Тебе – нет, – ответил Вигге, и его холодные глаза стали похожи на змеиные. – А им, – он кивнул в сторону остальной дружины, – нужны.
– Я не понимаю тебя.
– Миро, – продолжал тот, кривясь, – соборы. Золото, киноварь, бархат. Колокола. Ломти земли. Думаешь, это сделает тебя князем?
Хортим задумчиво запустил одну руку в волосы, дергая за черные пряди.
– Князей делает не миро, – тихо добавил Вигге и указал на Арху. – И даже не города. Князей делают люди, и, по счастью, они у тебя есть.
В повисшей тишине было слышно, как тяжело поднялся Фасольд с сундука напротив. И, убрав топор, засмеялся в усы.
– Много ты знаешь о князьях, отшельник. – Воевода осклабился.
Это был первый раз, когда Вигге посмотрел на Фасольда внимательно – прямо и почти скучающе. На Фасольда, с которым, кроме Кивра Горбовича и его врага Мстивоя, никто бы не сумел сладить.
– Достаточно, – обронил Вигге и встал на ноги, будто его дело было сделано. И за ним словно лавина покатилась с горы.
– А ведь твой одичавший охотник прав, Хортим Горбович, – прозвенел голос Архи. – Эй, Латы, поди сюда да толкай всех, кто меня не слышит.
Арха вспрыгнул на один из сундуков и остался стоять там, покачиваясь, бесцветный с вкраплениями алых ожогов и алой нитью в струнах короткой косы.
Соколья дюжина переняла его возбуждение быстро. Люди Фасольда держались спокойнее.
– Братия! – возвестил Арха на сундуке. – Отчего мы до сих пор величаем Хортима Горбовича княжичем? Ждем, пока кто-то вместо него назовется гуратским князем?
– Нет больше Гурат-града, – напомнил Скурат, один из вояк Фасольда.
– Будет, – возразил Латы.
Море шипело вокруг, голубое и пенное. Ветер разгонял паруса, играл в густых бородах и корабельных снастях. Солнце расплылось над драккаром – огромное и золотое, как купола гуратских соборов.
– Не торопишься ли ты в князья, мальчик? – спросил Фасольд, но особенно перечить не стал. Арха, качаясь на сундуке в блеске света, жестикулируя, пересказывал воинам слова Вигге, который незаметно скрылся из виду. Хортим, щурясь на соборное солнце, думал, что все происходящее – закрутившийся сон.
Арха говорил. Соколья дюжина кричала. Плескалось море, и люди Фасольда подставляли смягчившиеся лица под косые лучи.
«Как же ты просчитал это, Вигге», – думал Хортим. И догадался же, что Арха – его самый лютый и верный соратник из всех лютых и верных, что он ему ближе всех. Не Хортиму был нужен титул, а всей его уставшей, измотанной плаванием и неудачами дружине: дыхание новой надежды ненадолго бы оживило даже Фасольда.
Кто-то подхватил Хортима под руки, кто-то вытащил один из сундуков на середину палубы, а кормчий Ежи велел поднять на мачту флаг с вышитым соколом.
– Да что же вы, бешеные, удумали, – беззлобно рассмеялся Хортим, запрокидывая голову. Его усадили на сундук. – Божьего человека среди вас нет. И мира нет.
– Вино есть, – невпопад бросил Инжука, а Архе большего и не требовалось.
– Гарке, – завопил он дружиннику, – тащи!
На палубу выволокли едва ли не последний початый бочонок.
